У людей очень часто болит самооценка

Кому и от чего помогает не всем понятная пока психотерапия

Узнав о том, что я учусь на психотерапевта, люди традиционно реагируют так: «О! Ты нас вылечишь, правда?» И улыбаются…
Я, конечно, обещаю «вылечить», понимая при этом, что за саркастической интонацией собеседников стоит привычное для нашей страны недоверие к возможности пойти и «поговорить» с незнакомым человеком за деньги. По сантиметру завоевывая территорию России, пстихотерапия перестает быть совершенной бабайкой, но количество мифов и слухов вокруг нее так велико, что окончательно устранить недоверие будет возможно еще не скоро.
Можно, конечно, и без нее. Но очень сложно. И надо хотя бы знать, что это за зверь — психотерапия, чтобы обвинять или, наоборот, защищать.
Елена Иванова, учредитель и проректор Санкт-Петербургского института гештальта, психиатр и гештальт-терапевт (первый российский гештальтист, удостоенный Европейского Сертификата Психотерапевта), считает, что трудности интеграции обусловлены культурными особенностями нашей страны, где долгие годы национальным героем был Павка Корчагин.

Здоровым не нужны лекарства

— Я часто сталкиваюсь с тем, что люди более или менее понимают, кто такой психолог, знают, и чем занимается психиатр. Значение же слова «психотерапия» для большинства представляется весьма туманным, и люди склонны путать психотерапию и психиатрию. Отсюда представление о том, что если ты пошел к психотерапевту — значит, больной. В чем разница, если объяснять популярно?
— С моей точки зрения, разница между психиатрией и психотерапией заключается в способе — то есть не в том, для кого, а в том — как. Психиатрия в большей мере лечит лекарствами, психотерапия — словами и отношениями. Психология для меня вещь более теоретическая, психотерапия — практическая, вот и вся разница. Здоровым людям не нужны лекарства, потому что они не помогают от человеческих проблем. Я верю, что беды, наживаемые в отношениях, разрешаются тоже в отношениях. Мне кажется, это и есть мишень психотерапии.
— Но удивительно, что при том страхе, который люди испытывают перед психиатрами, они скорее готовы пойти именно к этому специалисту, чтобы получить лекарство, которое разом решит все проблемы. Лечиться таблетками многим понятнее, чем излечиваться отношениями.
— Знаешь, я очень их понимаю. Лечиться таблетками — это быстро. И усилий гораздо меньше. Лекарство, конечно, дает побочные эффекты, но они физически подчас гораздо менее тяжелы, чем та боль, которую приходится проживать в реальных человеческих отношениях.
— Кроме того что терапия отпугивает своей продолжительностью, бытует мнение, что «на это подсаживаются» — как на наркотик, что это бесконечный процесс, прекратить который сложно.
— И эту точку зрения я готова поддержать. «Подсаживаются» на отношения, которые в терапии разворачиваются и могут стать для человека ценностью. Другое дело, что со временем человек учится выстраивать аналогичные отношения не только с терапевтом, но и с другими людьми.

Надо уметь присоединиться к чужому страданию

— Лена, у клиента терапевт один, а у терапевта клиентов много. Как уберечь себя при таком количестве интенсивных отношений, проще говоря — где брать силы?
— Понимаешь, интенсивные отношения совсем необязательно всегда болезненны. Они не только забирают, но и очень много дают. Чем больше я отдаю — тем больше беру. И потом, многие терапевты организуют себе места одиночества, ищут способы быть отдельно от всех. Это может быть изоляция эмоциональная или физическая. И потребность в подобном обособлении либо проходит, либо нет — терапевт тоже растет и меняется в терапевтических отношениях.
— Есть еще один очень распространенный миф о психологах и терапевтах: в эту профессию идут люди «пострадавшие». Как тот, кто сам изнывает от проблем, может помочь другим?
— Не думаю, что это миф. Серж Гингер, основатель Парижского института гештальта, рассказывал, как у них проходит отборочное собеседование. В их институт не берут учиться ни совсем больных людей, ни совсем здоровых. Потому что совсем здоровый, не пострадавший, не может в полной мере присоединиться к чужому страданию и боли. Да, терапевт должен быть в этом смысле опытный, испытавший страдание и боль, как, впрочем, и другие переживания. Вопрос только в том, что важного для терапии он сумел вынести из этого опыта. Если он стал мудрее и шире — к нему можно идти, если нет — я бы не хотела, чтобы такой человек был моим терапевтом.
— К терапевту часто идут как к волшебнику, который взмахнет палочкой — и сразу решатся все проблемы. Важно, чтобы сразу прозвучало, что терапия — это работа. И для терапевта, и для клиента. Клиент, как и человек в любой другой ситуации, несет ответственность за то, что и как он делает.
— Мне понятно желание иметь волшебника рядом. Беда в том, что я не встречала волшебников. А если бы и встретила, то отношений между нами не возникло бы — он был бы для меня просто объектом, от которого я могу что-то получить. Но я знаю, что в процессе терапии часто происходят «странные вещи», которые мне трудно объяснить. Одной из первых очень важных для меня терапевтических сессий была работа с Сержем Гингером. Работала я со своей агрессией. Это была только одна сессия, и сама по себе ситуация не особенно изменилась. Но я получила неожиданный подарок — после этой работы я начала рисовать. И это для меня подобно волшебству, потому что изменило в моей жизни очень многое. Да, «чудеса» иногда происходят. Думаю ли я, что Серж — волшебник? Нет. И мне нравится, что он не волшебник.

Не злоупотребляйте

— Как ты думаешь, почему  в отличие от Европы или Америки в нашей стране психотерапия так трудно приживается?
— На мой взгляд, причин две: первая заключается  в том, что в Европе не очень принят тот тип общения, который у  нас называется дружеским, т. е. когда «расстегиваются все пуговицы» — и изливается наболевшее о себе, а собеседник будет сидеть и слушать. Потому-то психотерапия в качестве подобной отдушины в нашей стране не очень нужна. Вторая причина,  как мне кажется, кроется в нашем представлении о том, кто нуждается в помощи. У нас считается возможным прибегать к профессиональной помощи, когда состояние человека становится крайне болезненным или опасным. Получается, признание того, что ты нуждаешься в помощи, равно признанию в сумасшествии. В сегодняшней российской мифологии человек должен сам справляться со своими проблемами, если он сильная личность, НАСТОЯЩИЙ человек. Давайте припомним такие культуральные феномены, как Мересьев или Павка Корчагин. Можно ли себе представить, чтобы кто-то из них обратился к терапевту или вообще — что он строит отношения с людьми? Он строит коммунизм и участвует в стройках века.
— А еще, знаешь, в Европе и Америке есть этические комиссии, в которые клиенты могут обращаться в случае злоупотребления терапевтом своей властью, нарушения им профессионального кодекса. У нас же все боятся — и это очередной миф о терапевтах, — что терапевт получает власть над клиентом и пользуется этим. Может делать все, что ему угодно…
— Во-первых, комиссии есть и у нас, просто мало кто об этом знает. Во-вторых, я отношусь к этому и серьезно, и одновременно — не очень. Я знаю неприятные случаи, связанные с так называемым злоупотреблением терапевтом своими полномочиями, — например, когда клиентка приходит работать с супружескими сексуальными проблемами, а терапевт предлагает ей прийти на следующий сеанс в нарядном белье и поэкспериментировать в этой области с ним. Конечно, от поведения этого терапевта меня с души воротит и клиентке стоит обращаться в этическую комиссию. Однако если на следующем сеансе  клиентка реализует это предложение терапевта, то к ней у меня тоже есть вопросы. О чем она сама думала? Как в этом случае должна делиться ответственность?

Можно стать немного счастливее

— Лена, ты много лет занимаешься психотерапией. Можешь ли ты обобщить — что чаще всего «болит» у людей?
— Очень часто болит самооценка, которая  просто застит белый свет. Часто кажется, что самооценка завязана только на мнение окружающих. Однако уже из самого звучания слова «само-оценка» понятно, что человек оценивает сам себя, а точнее, в этом процессе присутствует та «команда людей», которая участвовала в моем развитии в раннем детстве и давно стала моей «внутренней командой». И понятно, что, решая вопрос самооценки,  мне надо разбираться именно с этой «внутренней командой». А сделать это возможно только при участии специально подготовленных людей.
— Я знаю, что люди старшего, скажем так, возраста менее охотно соглашаются на психотерапию, мотивируя это тем, что им «уже недолго осталось» и помочь уже невозможно. Насколько это соответствует действительности?
— Конечно, с возрастом я становлюсь более инертной, мне все труднее воспринимать новые вещи. И мне труднее меняться, чем человеку лет двадцати. Если я пойду на терапию сейчас, чтобы изменить свою жизнь кардинально, думаю, это будет не очень результативно. Но если пойду, чтобы стать чуть счастливее, чтобы было полегче жить сейчас, то скорее всего это получится. И я верю, что пожилым людям бывает очень нужен терапевт, который станет помогать им быть посчастливее при заведомо ограниченном количестве возможностей.
— А что ты скажешь о детской терапии? Насколько она необходима?
— Я думаю, что детская психотерапия — одна из самых полезных профилактических мер для общества. В каком-то смысле мы, как популяция, страдаем сейчас от того, что естественный отбор утратил свое значение. Вместо него работает социальный отбор. И одна из немногих вещей, которую мы можем противопоставить ему, — это детская терапия, потому что посредством нее мы можем не только что-то отбирать или отбраковывать, но  можем и изменять.

Алла БРУК

— Ответственность еще и в том, чтобы просто понять, пора ли тебе идти к психотерапевту, ведь за руку никто не приведет. Как человек может понять, что да, пора? С какими проблемами стоит обращаться?
— Мне кажется, это те проблемы, с которыми человек считает важным справиться и для решения которых ему нужна человеческая помощь. Любой феномен может быть рассмотрен как с точки зрения психотерапевта, так и с точки зрения специалиста другого профиля. Например, если у меня простуда, к кому мне стоит обратиться  — к ЛОРу или к психотерапевту? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мне надо понять, что я хочу получить в результате. Если я хочу, чтобы у меня прошло горло, — это точно к ЛОРу. Если же меня интересует, как сделать, чтобы я перестала простужаться снова и снова, и я подозреваю, что в том, как это происходит, есть мой вклад либо  вклад моих отношений с окружающими, то я пойду к психотерапевту.