Газета выходит с октября 1917 года Thursday 18 апреля 2024

«Я испытывала полное блаженство: слушала музыку и потихоньку отщипывала хлеб»

Петроградскую сторону обстреливали из тяжелых орудий, но двадцатилетняя студентка слушала «Травиату» — так она отмечала свой день рождения. Выпускница экономического факультета Ленинградского университета Людмила Леонидовна Эльяшова преподавала в Кораблестроительном институте, более тридцати лет отдала Политехническому институту: ассистент — старший преподаватель — доцент кафедры политической экономии.

Выпускница экономического факультета Ленинградского университета Людмила Леонидовна Эльяшова преподавала в Кораблестроительном институте, более тридцати лет отдала Политехническому институту: ассистент — старший преподаватель — доцент кафедры политической экономии. Первую блокадную зиму студентка тогда еще истфака (на экономический Людмила перешла уже в эвакуации в Саратове) провела в осажденном городе, рыла окопы и противотанковые рвы, помогала в госпитале, ходила за водой, стояла в очередях за хлебом. И вела дневник. Людмила Леонидовна — автор книг «Мы уходим, мы остаемся» (2001) и «Мой блокадный университет» (2005), очерков и воспоминаний, опубликованных в журналах «Звезда» и «Нева». Об одном из дней, проведенных в кольце блокады, Людмила Леонидовна рассказала корреспонденту «Вечёрки».

 


— Это было 23 ноября 1941 года. Я решила отметить свой день рождения. Правда, он у меня 24 ноября, мне в сорок первом году исполнялось двадцать лет. Но именно накануне, 23 ноября, в филиале Мариинки, располагавшемся тогда в Александровском парке, в бывшем Народном доме, а ныне Мюзик-холле, должны были исполнять «Травиату». Вот я и взяла туда билет. В нашей семье всегда отмечали дни рождения. А «Травиата» была моей любимой оперой. Нас с сестрой папа с детства научил любить оперное искусство. В сорок первом папы уже не было, а сестра с мамой были далеко. Папа… 1937 год, 10 лет без права переписки, мы потом уже узнали, что это — смерть.

…Ну, я продолжу про мой ноябрьский поход в театр накануне дня рождения. Это ведь было связано и с памятью о папе, с воспоминаниями о нашей прежней жизни. Я билет на «Травиату» взяла заранее, потому что утром надо было ехать на окопы. А уже после окопов — в театр. Рыли мы тогда окопы и противотанковые рвы в Ручьях, за Мечниковской больницей. В то утро я, как всегда, добиралась туда на двух трамваях, а потом еще два километра пешком. Я вышла рано из нашего университетского общежития на 5-й линии Васильевского острова, дом 66. Тогда еще в общежитии было тепло, даже батарея грела, а у меня кровать была рядом с батареей. Я не знала еще в то утро, что этому теплу остались буквально считанные дни. Но об этом я чуть позже расскажу.

Так вот, я приехала на окопы. Конечно, когда мы там работали, фашисты нас обстреливали. Но в рытье окопов привлекало то, что если не стоять и не мерзнуть, а работать, то будет совсем не холодно. И мы тогда еще успевали до обеда выполнить норму. А потом ели совершенно необыкновенного вкуса суп из соевых бобов — его без карточек давали. И вот после этого уже можно было ехать домой. Но вся неприятность была в том, что именно в это время фашисты начинали очень сильно бомбить город, из-за этого не шли трамваи, а домой хотелось добраться пораньше.

И вот отработала я в тот день, как обычно, сунулась в переполненный трамвай. Успела перед походом в театр зайти в общежитие. И отправилась на «Травиату». Все зрители были в пальто, шубах, платках, потому что в зале было холодно. А артисты пели в сценических костюмах. Виолетту пела Розалия Горская, на ней было платье с декольте. Я даже представить не могла, как ей было холодно… В театр я с собой взяла 125 граммов хлеба, тогдашнюю норму за день. Я взяла хлеб, чтобы испытывать полное блаженство — слушать любимую музыку, наслаждаться игрой и голосами артистов и потихоньку отщипывать хлеб. Именно так все и было. Но фашисты как раз в тот вечер обстреливали Петроградскую сторону крупными тяжелыми орудиями. Конечно, это портило впечатление, но не настолько, чтобы убить наслаждение музыкой. Так я встретила свое двадцатилетие, а потом поехала в общежитие…

А через три дня, 26 ноября, я вечером добралась до общежития в полной темноте, вошла, иду по коридору, и вдруг пахнуло ветром. Я остановилась и разглядела, что дальше — обвал. Общежитие было разбомблено, погибли студентки и семьи колпинцев — рабочих Ижорского завода, которые разместились у нас… Погибла моя подруга еще со школьных лет — Дора Гуревич. Незадолго до этого страшного дня я к ней заходила за мисочкой для того самого супа из соевых бобов. А она вдруг решила со мной посоветоваться: у нее был друг — курсант Военно-морского училища, их эвакуировали самолетами, он предлагал ей зарегистрировать брак и уехать с ним. А она тогда пошла на курсы медсестер, поэтому считала, что, если эвакуируется, то как бы дезертирует. Я ей сказала: «Если вы решили быть вместе, то, может быть, стоит подумать о том, что он тебе предлагает уехать. Смотри, Дора, как бы потом тебе локти не кусать, если откажешься». И вот я до сих пор не могу простить себе этой старушечьей фразы… Она нахмурила брови тогда, и я заметила, как осунулось от голода ее лицо, как прорезалась морщинка. Больше я ее не видела живой. Она умерла в завале от удушья, у нее были только ссадины и все губы искусаны….

В блокаду я вела дневник. Я его сохранила, он со мной проехал по Дороге жизни, был в эвакуации в Саратове, вернулся в Ленинград. Вот запись от 20 ноября: «Сегодня опять сбавили норму на хлеб. Мы получаем 125 грамм, рабочие — 250. Это уже пахнет настоящим голодом. Я не могу представить, что мы можем умереть от голода. Это мне кажется таким ужасным и нелепым, что я не верю в это. Вот мне предстоит пережить голод. Впечатлений много. Лишь бы его пережить. Я, конечно, уверена, что переживу. Я ведь уверена в глубине души, что я буду артисткой, счастливо, красиво заживу. Напишу книгу обо всем пережитом. Она будет очень интересной, содержательной. На человека рушатся миллионы несчастий, а он не теряет бодрости, верит в счастье. Только тогда надо быть последовательной и не терять бодрости. Сейчас обстреливают Васильевский остров, темно, ничего не видно. Не могу писать».

Подготовила Галина АРТЕМЕНКО

Фото Натальи ЧАЙКИ

 

↑ Наверх