Запутанный в сетях судьбы суровой…

В декабре 1761 года произошли события, которые опечалили многих современников и заставили задуматься многих потомков. На берегах Невы, в молодой русской столице, умерла императрица Елизавета Петровна — родная дочь Петра Великого и одновременно последний прямой наследник грозного монарха по мужской линии. Теперь доводилось уповать лишь на преемников по женской «части».
Корона перешла к внуку Преобразователя от его старшей дочери Анны Петровны — Петру III Феодоровичу, племяннику усопшей царицы Елизаветы. Впервые за 900 лет отечественной истории — со времен легендарного варяжского пришельца князя Рюрика — престол достался помазаннику Божию, рожденному и воспитанному не на русской земле, а за границей, в Европе, в далеком германском Киле. Самодержцу, которого вынужденно переучивали с немецкого на русский язык, которого переводили из чужого вероисповедания в православный закон. Это наложило свой яркий отпечаток не только на отношение подданных к новому повелителю, но и на его собственный, весьма эксцентричный политический курс.

Прими же, дальняя подруга, прощанье сердца моего…

Умирая в своих бревенчатых покоях на пересечении Мойки и Невского проспекта, Елизавета Петровна поминутно спрашивала славного зодчего Франческо Растрелли, когда будут наконец готовы ее пышные апартаменты в каменном, шестом по счету Зимнем дворце, на который казна истратила уже миллионы полновесных рублей. За несколько дней до смерти императрица потребовала срочно отделать там ее личные комнаты. Государыне страстно хотелось перебраться с Мойки на Неву! Не успела…
После нее в гардеробе осталось более 15 тысяч платьев, два громадных сундука шелковых чулок, пухлая кипа неоплаченных денежных счетов и скудная, до убожества, мебель в жилых помещениях. Завершился век «золоченой нищеты», как назовет позднее елизаветинскую эпоху знаменитый русский историк Василий Ключевский. Но самым неприятным и неудачным оказалось иное. Этим иным стал 33-летний император Петр Феодорович, в чьих жилах текла невиданная смесь разнообразных, некогда враждебных кровей. Герцог Гольштейн-Готторпский Карл Петер Ульрих являлся в одном лице внуком — по матери — Петра I и внучатым племянником — по отцу — Карла XII, незадачливого шведского Мальбрука, скрестившего шпагу с необоримой Россией. Оба великих неприятеля загробно сбратались даже в имени юного герцога: в честь двоюродного деда его назвали Карлом, а во славу родного — Петером. Более того, по смерти бездетной шведской королевы Ульрики-Элеоноры он, живший тогда еще в Голштинии, был объявлен преемником ее мужа Фридриха, занявшего трон в Стокгольме. На практике, однако, это ничего не изменило. Всесильная тетушка Елизавета имела полное право, переводя милого племянника в русскую веру, повелеть святым отцам наречь мальчика Петром…
Царица искренне любила бедного сироту. Когда он хворал, она сама ухаживала за ним, чуть не кормила с ложечки. В церквах, возглашая новому наследнику-цесаревичу «многая лета», обязательно добавляли: «внуку Петра Великого». Елизавета не случайно тянулась к болезненному, некрепкому подростку. С одной стороны, он был сыном ее старшей сестры и единственным представителем петровского семейного клана на русском престоле. С другой — мальчик был не только чадом своей матери, Анны, и своего отца, Карла Фридриха, но и племянником… нет, в данном случае не Елизаветы Петровны. Он доводился точно такой же родней младшему брату Карла Фридриха — епископу Любскому Карлу Августу, в которого Елизавета, по молодости, горячо, до безумия влюбилась и с которым мечтала обвенчаться.
Когда обнаружилось, что за француза Людовика XV ей замуж не выйти, что в Тюильрийском дворце ее — незаконнорожденную, бастардку от «подлой», из низов, матери — не хотят, в Петербург приехал красивый доброжелательный юноша, почти сразу «зарекомендованный» женихом Лизы. Две августейшие сестры должны были стать супругами двух высочайших братьев: старшая — старшего, младшая — младшего. Церковный сан Карла Августа «амурам» не препятствовал: лютеранский клир, в отличие от православного и католического, не знает монашества и не делит иерархов на белое и черное духовенство.
Дело близилось к свадьбе, но внезапно вмешалась судьба-злодейка. Суженый подхватил где-то оспу и скоропостижно ушел в лучший мир теплым летним днем 1727 года, когда Анна и Карл Фридрих засобирались к себе в Голштинию. Память о несбывшемся счастье тревожила сердце Елизаветы всю жизнь, невзирая на бесчисленных фаворитов. Вспоминая Августа, Лиза горько, не стыдясь, плакала. Вот почему маленький Карл Петер встретил в заснеженной России такой радушный прием. Внук дорогого отца, сын любимой сестры, племянник незабвенного жениха…

То ли дело рюмка рома, ночью сон, поутру чай…

Будничная проза, увы, не совпала с лучезарными чаяниями. Доставленный в Петербург в обозе дисциплинированного премьер-майора Николая Корфа престолонаследник не мог, да и не хотел исполнить предназначенной ему исторической роли. Беспросветный лжец и абсолютный неуч, он мгновенно приобщился у нас к табаку и выпивке и произвел странное впечатление даже на царицу Елизавету, никогда в принципе не блиставшую особым образованием. Россию Карл Петер не любил и не ценил и, превратившись, на русский лад, в Петра, продолжал втайне думать и вслух твердить, что его бог весть зачем привезли в чужую, проклятую землю, где он непременно найдет погибель.
Взрослея, Петр Феодорович оставался беззаботным ребенком: играл в куклы, то есть в солдатики — из воска, свинца и дерева. Крошечных манекенов расставляли на столах со специальными приборчиками, производившими, если хорошенько потянуть за шнурок, звуки, которые напоминали Петру и его приятелям беглый ружейный огонь. Бывало, великий князь впадал от этого в такую, как сказали бы церковные люди, прелесть, что надевал роскошный генеральский мундир, созывал дворню и устраивал праздник — парадный смотр своему оловянному воинству, дергая его за веревочки и требуя от невольных зрителей наслаждаться могучим ратным громом.

Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной?

Пожалуй, более всего голштинского «гостя» не воспринимали из-за причудливого, доходившего до сумасбродства почитания прусского короля Фридриха II. Петр поминутно выказывал приверженность этому суверену, с которым Елизавета, кстати, воевала в течение пяти лет, нанося ему тяжелый урон. Великого князя это не смущало ни в малейшей мере: приехав в Петербург — править Россией, он не почувствовал себя русским ни по крови, ни по вере. При всех придворных (в разгар атак и сражений!) выкрикивал здравицы обожаемому монарху, целовал его бюст, вставал на колени перед его портретом. Затем пошел дальше — разместил у себя в Ораниенбауме отряд голштинских гвардейцев, состоявших по преимуществу из прусских сержантов и капралов…
Тетушка Елизавета Петровна быстро догадалась, какой подарок она, из лучших побуждений, припасла для благодарной России. Поняв весь ужас случившегося, императрица не скрывала ни гнева, ни досады. Она не могла спокойно разговаривать с драгоценным родственником более 15 — 20 минут. Потом заливалась слезами, обращалась к Богу за советом и вразумлением. Но Небеса почему-то безмолвствовали. И тогда с ее уст срывались резкие, жесткие слова: «Проклятый племянник! Урод, черт его возьми». Впоследствии этот сакраментальный термин пустит глубокие корни в офицерском кружке, группировавшемся вокруг заботливой супруги Петра Феодоровича — Екатерины Алексеевны.
А пока… Государыня Елизавета, не мудрствуя лукаво, решила разрубить гордиев узел привычным ударом меча. Надо исправить недостатки и несовершенства глупого мальчишки разумным женским воздействием. Женить шельмеца!

Яков ЕВГЛЕВСКИЙ