«Как я завидовал Осе из-за его длинных брюк!»
Подружившись в пятилетнем возрасте, они не расставались всю юность. Потом уже Ося стал Иосифом Бродским, а Мирса — философом и киноведом Мирсаидом Сапаровым. И пути их разошлись. Но в юности, как рассказал корреспонденту «ВП» Мирсаид Сапаров, они с Бродским на самом деле были близнецами. Сегодня Иосифу Бродскому исполнилось бы 70.
Сегодня Иосифу Бродскому исполнилось бы 70. О друге детства вспоминает философ и киновед Мирсаид Сапаров.
Подружившись в пятилетнем возрасте, они не расставались всю юность. Потом уже Ося стал Иосифом Бродским, а Мирса — философом и киноведом Мирсаидом Сапаровым. И пути их разошлись. Но в юности, как рассказал корреспонденту «ВП» Мирсаид Сапаров, они с Бродским на самом деле были близнецами.
— Оба родились в мае, с разницей в 20 дней. Только Ахматова, назвавшая нас близнецами, конечно, об этом не знала. Близнецами мы были и по образу жизни — настоящими шестидесятниками.
— Вы были знакомыми или все-таки друзьями?
— Встретились мы с ним, потому что не могли не встретиться: жили в соседних домах на одной улице, гуляли в одном дворе и в Летнем саду, одновременно пошли в одну школу № 203 имени Грибоедова. Дружба наша не прекратилась, когда моя семья уехала с улицы Пестеля на Петроградскую сторону. Я почти каждый день гостил у Бродских в их полутора комнатах в коммуналке дома Мурузи, очень любил сидеть в эркере у Оси. А он приходил к нам.
— Как вы познакомились?
— Любимым развлечением у мальчишек на улице Пестеля было раскачиваться на цепях ограды Спасо-Преображенского собора. Так и сдружились. Мы качались на цепях, потом шли к моему дому на угол Литейного и Пестеля, где в рыбном магазине смотрели на живых карпов, плавающих там в аквариуме. Почти не расставались. Не только из-за близкого соседства.
Я не хотел бы стать фишкой в чужой игре, пусть даже игре либеральной.
Рыжий мальчишка в длинных черных брюках
Таким видел Иосифа Бродского друг детства Мирсаид Сапаров
Анна Ахматова, встретив однажды в 1961 году на улице друзей Осю Бродского и Мирсу Сапарова в одинаковых новеньких болгарских пальто, бросила: «Да вы прямо близнецы!»
И попала в точку.
Отцы и дети
— Наши отцы работали в одной системе. Отец Оси, Александр Иванович, был фотографом. Много снимал блокадный Ленинград, — вспоминает Мирсаид Сапаров. — Кстати, до сих пор не понимаю, почему никому в голову еще не пришло сделать выставку его фотографий, поскольку большинство известных блокадных снимков — его работа. После войны он сначала работал завфотолабораторией в Центральном военно-морском музее. А потом фотокорреспондентом в газете «Советская Балтика». А мой отец, Ариф Сапаров, после войны, в 1947 году, написал знаменитую документальную повесть «Дорога жизни», которую проиллюстрировал фотографиями Александра Бродского. Но у этой популярной книги была очень несчастливая судьба. Дело в том, что в 1948 году второе издание повести было снято с продажи и запрещено в связи с тем, что в книге говорилось об участии в обороне города Попкова, Кузнецова и Капустина, ставших фигурантами так называемого «Ленинградского дела». Подвергшись гонениям, отец долго не мог найти работу, пока наконец не стал корреспондентом газеты «Морской флот», переименованной впоследствии в «Водный транспорт».
В результате наши отцы трудились на одной ниве, в одной системе морского флота СССР. Поэтому мы с Осей не только ходили в одни и те же поликлиники, в одну школу, но и каникулы проводили в одних и тех же пионерских лагерях Порткоммора (Портового комитета моряков).
— О чем вы разговаривали? О чем мечтал маленький Бродский?
— Александр Иванович служил на флоте и очень любил флот. Он даже на гражданке ходил в кителе и фуражке. Другим я его даже представить себе не могу. Когда я приходил к Осе в гости, его мама, Мария Моисеевна, могла быть в платье, в халате, а Александра Ивановича помню только в кителе. И эта любовь к флоту от отца перешла к сыну. Помните, Бродский писал в очерке «Полторы комнаты»: «По глубокому моему убеждению, за вычетом литературы двух последних столетий и, возможно, архитектуры своей бывшей столицы, единственное, чем может гордиться Россия, это историей собственного флота. Не из-за эффектных его побед, коих было не так уж много, но ввиду благородства духа, оживлявшего сие предприятие». Он мечтал стать капитаном дальнего плавания. А я его разубеждал. Я через своего отца имел довольно прозаическое представление о буднях моряков и говорил Осе, что работа капитана тяжела и однообразна, что она скучна и что надо выбирать творческие профессии. Какие это? — спрашивал Ося. Можно, например, стать писателем, отвечал я ему...
— То есть предпосылок не было?
Сначала было кино
— В раннем детстве не было. Единственное, чем он отличался от нашей мальчишеской компании, — был рыжий. Более очаровательного рыжего я в жизни не видел. Рыжий и очень правильный, воспитанный. И единственное, в чем я мог ему завидовать в детстве, — это брюки.
— Брюки?
— Мы вместе пошли в 203-ю школу, рядом с кинотеатром «Спартак». И он пошел в первый класс в длинных брюках. Это была заслуга его матери. Мария Моисеевна была бухгалтером, но подрабатывала шитьем. Я часто видел ее за швейной машинкой, когда приходил к Бродским. И она сшила ему пару длинных черных брюк, в которых он и ходил. А мне отец привез тогда из Германии короткие «тирольские» штаны, которые зимой надо было носить с чулками. Как я ненавидел эти штаны, эти чулки, и как я завидовал Осе!
— Какое любимое занятие было у Оси и Мирсы?
— Мы шатались по городу. Я уже переехал на Мичуринскую улицу, а все равно встречались. Могли просто встать посреди двора и разговаривать. Иногда ходили в Дом офицеров, в школьный зал публичной библиотеки. Там тоже разговаривали, иногда спорили. Часто ходили в кино. Тогда в «Спартаке» показывали трофейные фильмы. Одни названия чего стоят — «В сетях шпионажа», «Девушка моей мечты»... Я не ходил на фильмы «про любовь». Смотрел только про войну. А Ося смотрел и про любовь. Ему, например, понравился фильм «Дорога на эшафот» (о Марии Стюарт). Его взволновала там тема любви и преданности. Потом он даже написал цикл «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», посвященный этой картине. Кстати, я составил список фильмов, которые мы смотрели с Бродским в разные годы: с 47-го по 70-й. И в честь юбилея поэта начинаю знакомить с ними завсегдатаев своего киноклуба. Среди этих картин столько бесспорных шедевров...
— А литература? Как она пришла в его жизнь?
— В определенный момент он стал поглощать фантастическое количество книг, зачастую очень серьезных. Помню, например, книгу Тонди «Иезуиты», «Греческую цивилизацию» Боннара, сенсационную тогда книгу Сомерсета Моэма «Подводя итоги».
— А когда появилась поэзия?
— Он начал ходить в лито с седьмого класса. Пришел в группу позже всех. Но опередил — за счет феноменальной творческой энергии, исключительной восприимчивости и памяти. Интеллектуальное напряжение было привычным его состоянием.
Мирсаид с мамой напротив дома Мурузи, где жил Бродский.
Герои шестидесятых
— Глеб Горбовский в 1963 году сказал мне: «Как я завидую Бродскому. Он с молоком матери впитывал мировую культуру». Не впитывал он ее с молоком. Он постигал ее всем своим существом, органически переживая и осмысляя. Очень легко называл увлекших его авторов гениальными. Прихожу к нему в эркер и слышу: «Мирса, появился гениальный поэт. Глеб Горбовский! Читай «Поиски тепла»!» Затем он увлекся Евгением Рейном, затем Генрихом Сапгиром и так далее...
— А его первые стихи вы помните?
— Это была проба пера. Он их никогда не вспоминал — «Шагать до седьмого пота. Такая у нас работа». Конечно, он понимал, что это ужасно. И искал. Что нашел, вы знаете — способность передавать суть несколькими словами.
— Известно, что у него был конфликт с отцом...
— Не совсем так. Помню, мы сидим в эркере и рассматриваем репродукцию Модильяни, которую подарила Осе Оля Бродович. Рядом ходит Александр Иванович и ворчит — мол, сидят два идиота... И передавал слова, якобы сказанные ему Малевичем (а Александр Иванович был близко знаком с этим и другими художниками): «Я дурачу идиотов, поскольку это им жизненно необходимо». Разумеется, Бродский-старший сам так не считал. Он так говорил лишь потому, что беспокоился за судьбу Иосифа. Все эти увлечения были небезопасны.
— Мирсаид Арифович, вы видели фильм «Полторы комнаты»? Как он вам?
— К сожалению, он грубо тенденциозен и очень далек от правды. Похоже, создатели фильма сами об этом знают. Недаром в конце появляется странная надпись: «Авторы заверяют, что фильм является вымышленным произведением. Любые совпадения и аналогии с реальными лицами и событиями — абсолютно случайны». Любимый мною Юрский здесь не похож на Александра Ивановича. Он изображает его простачком, а тот был, между прочим, университетским эрудитом с двумя высшими образованиями. Великая Фрейндлих не похожа на Марию Моисеевну. Вообще все исполнители, изображающие в фильме Бродского, типологически очень далеки от его
индивидуальности, и притом они характерные брюнеты. А Ося, как я говорил, был ослепительно рыжим. И это была не только внешняя примета, это был существенный атрибут его обаяния.
Бродский перемежал свою речь словом «да». Но это было как бы акцентом энергичного внутреннего монолога. Дитятковский же механически имитирует манеру Бродского. Дело, в конце концов, не в том, рыжий на экране Бродский или не рыжий. В фильме нет художественного мира Бродского. Шестидесятые были годами напряженной интеллектуальной работы. А этого в фильме нет. Безобразно искажена среда обитания — очередь в туалет, тараканы в раковине... Я очень любил ходить к Бродским. 40-метровая комната! Там было очень светло и тихо. На всю огромную квартиру, напоминавшую мне в детстве замок, — всего одиннадцать человек, которые, кстати, редко встречались. Не помню ни очередей в клозет, ни тараканов. Было очень интеллигентно и чисто в этой квартире, в этих полутора комнатах.
Фото из архива Мирсаида САПАРОВА, Валерия ПЛОТНИКОВА
