Александр Адабашьян: Бесполезная попытка все забыть и начать жить заново

Знаменитый кинематографист рассказал о детстве, памяти и об истории

В одном из прежних номеров мы опубликовали репортаж со съемочной площадки фильма «Проезд Серова». А сегодня мы беседуем с гостем «Вечёрки» актером, режиссером и художественным руководителем проекта Александром Артемовичем Адабашьяном.

Натура вся поменялась. В Москве вообще почти нечего снимать. В Петербурге — чуть легче. Тут хотя бы архитектура пока сохранилась оригинальная. Хотя, конечно, к незастроенным кусочкам тянутся хищные лапы. Можно было бы забабахать, скажем, культурно-развлекательный центр на Дворцовой. С подземной парковкой... Сколько места пропадает! А Марсово поле? Сколько там можно устроить офисных уродств. Вот в Москве это все уже состоялось.

Простор и сталинский урбанизм

— Насколько я знаю, сценарий «Проезда Серова» долго лежал на полке. Как все-таки удалось начать съемки?
— Все началось с Димы Месхиева. Он тогда был руководителем петербургского отделения RWS. И в какой-то момент  понял, что детский кинематограф, как заведомо убыточный, не может финансироваться по тому же принципу, по которому финансируются комедии или боевики. Детские фильмы нужно финансировать на сто процентов, рассчитывая не на быстрый успех, а на постепенное восстановление жанра. 

Эта идея родилась у него после того, как на одном фестивале он увидел ретроспективу хороших старых советских фильмов. И дети, которым полагалось бы в это время сидеть за компьютерами или предаваться порокам, набились в зал битком и смотрели на экран, не шевелясь.

Но в результате под это дело мы благополучно получили только часть финансирования. И вынуждены крутиться теперь далеко не в тех условиях, в которых полагается снимать фильм с участием детей. У нас 12-часовой рабочий день, например.

— Ну и как дети? Мужественно держатся?
— Пока да. Они вообще замечательные.

— А снята уже большая часть картины?
— Осталась всего одна съемочная неделя. Мы, конечно, закончим фильм. Но когда он выйдет — неизвестно.

— Я тут любовался на ваш московский дворик, возведенный в кинопавильоне... Сложно ли строить такие декорации? Дорого?
— Ну во всяком случае это получается на круг дешевле, чем снимать такое же на натуре. Тут мы, например, не зависим от погоды. В Москве «живьем» мы будем снимать всего один день, возле Университета — то, что в павильоне воссоздать невозможно. Простор и сталинский урбанизм. Действие, напомню, у нас происходит в 53-м году. 

— Год знаменательный. Вы, вероятно, не могли избежать разговора о политике?
— Наш фильм к ней имеет весьма косвенное отношение. Нам просто хотелось, чтоб получился фильм — воспоминание о детстве. Как это бывает? Кажется, что лето в детстве было всегда без дождей, что светило солнце. Зимой — белый снег и синее небо... А осени с дождями и грязью в моем детстве, кажется, не было вообще.

— Сколько вам было в 53-м году?
— Восемь лет.

— Где вы жили тогда?
— В Москве, на Нижней Масловке. Сейчас это, в общем, центр города. А тогда там можно было увидеть лошадь, привозившую молоко, — недалеко был какой-то колхоз или совхоз. Я просыпался от грохота бидонов. Совсем другая была жизнь. В то время было полно бараков, коммуналок... У нас этого в фильме нет.

Вот, кстати, тоже аберрация детского восприятия: сейчас все любят рассказывать, как чудесно и дружно жили в коммуналках. На самом деле все было намного гнуснее и отвратительнее.

Снова слеза ребенка

— Все-таки политика, как я понимаю, в сценарий проникла. Семья мальчика у вас возвращается из ссылки…
— Да, из Магадана. Бабушка его происходит из рода гувернантки великого русского демократа Александра Ивановича Герцена. Его малолетний сын, как известно, погиб при пожаре на пароходе. А гувернантка спаслась. Наша бабушка, являясь ее внучкой, написала книгу о Герцене, за которую получила Сталинскую премию. И на вручении этой премии возьми да и брякни: мол, недостойна ее, потому как наше благоденствие, получается, построено на слезе ребенка, то есть сына Герцена.

А наверху решили, что есть более компетентные люди, которые соображают, кто достоин, а кто нет. И прямо под Новый год все семейство арестовали и отправили подумать в Магадан. А когда их выпустили, бабушка, одержимая идеей связать звенья цепи, соединить прошлое с настоящим, решает все-таки устроить встречу Нового года. Прямо в июне, когда они вернулись. Начать жизнь с чистого листа...

— Это выдуманная история?
— Выдуманная полностью. Ну, сын у Герцена действительно погиб в пожаре на пароходе. Но все остальное — уже плод фантазии. Это просто метафора более поздних событий. Того, как наша либеральная общественность в самом начале перестройки пыталась выкинуть темную полосу в жизни страны и тоже начать жить заново. Словно 70 лет и не было.

— Это бесполезная попытка — все забыть и начать жить заново?
— Конечно, бесполезная. Не то что вредно — просто невозможно все это забыть, нереально. Нужно с этим жить, как все живут со своим прошлым, как проживают болезни и несчастья. Пытаться делать выводы, найти в произошедшем свою вину и попытаться что-то исправить. Прежде чем ломать хоть как-то работающую систему — подумайте. Вот, к примеру, посмотрите, как замечательно все сделали в Китае... Говоря образно, если у вас дома собираются провести паровое отопление — это не повод сразу ломать печку. Может, стоит ее на всякий случай оставить?

— Нужна какая-то приличная общественная идея?
— Идея, конечно, нужна. Свято место пусто не бывает. Если ты что-то отбираешь — давай взамен. Это хорошо понял Иосиф Виссарионович и поставил на место православия свою религию: с богом, апостолами и заповедями. 

— Сейчас тоже идет некоторая рефлексия по поводу религиозных ценностей...
— Хорошо, что по поводу хоть каких-то! Потому что ценностей вообще нет. Воры, много раз за руку ловленные, процветают и считаются эффективными менеджерами, а публику кормят какими-то байками.

«Мне еще семнадцать минут играть»

— Уж очень к серьезным вещам подводит ваша детская картина.
— Мы с Аней (режиссер Анна Чернакова) представляем ее себе как этажерку. Каждый возьмет оттуда то, до чего он дотягивается, докуда досягают его руки, разум, совесть и интерес. 

— Ваш персонаж — это дедушка мальчика?
— Не дедушка, а муж бабушки. Этот человек мною списан тоже с одного живого образца. Видел я передачу про такого профессора, который все делает ради того, чтобы продлить свою жизнь. Он очень плохо играет на рояле — но делает это, чтоб задействовать определенные группы мышц. После еды он обязательно читает, чтобы кровь отливала от желудка к мозгу. И со студентами он занимается потому, что активизируются какие-то доли мозга. У него и к этим студентам, и к окружающему миру интерес минимальный. 

Мой персонаж ведет примерно такое же растительное существование. От всех конфликтов и проблем он уходит: «Отстаньте от меня, мне еще 17 минут играть». Ну да, гротеск — но не больше, чем в тех же «Покровских воротах», где речь примерно о том же времени и о таких же ярких персонажах.

Конечно, у наших героев в жизни все было на самом деле не так радужно, как им вспоминается. Да и сложится все по-другому...

— Вы представляли себе, как именно?
— Их судьбу можно представить. Но не хотелось ее дальше прописывать. Как не хотелось придумывать, к примеру, что стало дальше с чеховскими персонажами. Все уже сказано. Литературные персонажи прожили свою литературную жизнь.