Фредерик Бегбедер: одинок как собака
Он, как перелетная птица, появляется в Петербурге с завидной регулярностью: прошлый раз Бегбедер приезжал почти ровно год назад. Правда, в тот раз он просто так заехал, пообщаться с публикой. А вот теперь писателю было чего показать: он явился на презентацию своей новой книги «Французский роман».
Люди давно подметили: только начнутся теплые деньки — и сразу же в Петербург приезжает Фредерик Бегбедер, популярный французский писатель. Он, как перелетная птица, появляется здесь с завидной регулярностью: прошлый раз Бегбедер приезжал почти ровно год назад. Правда, в тот раз он просто так заехал, пообщаться с публикой. А вот теперь писателю было чего показать: он явился на презентацию своей новой книги «Французский роман».
Сняв маску
Сам себя Бегбедер сравнивает не с перелетным каким-нибудь журавлем, а с другим животным. «Я очень рад, что мы с вами встретились, иначе я был бы одинок — как собака!» — выдал, сосредоточившись, писатель на довольно чистом русском. Видно, долго готовился.
— Я рад приветствовать вас всех здесь... А что это за железный занавес?
Бегбедер спрашивал, указывая на занавеску, отделявшую журналистов от остальной публики.
— Это на время пресс-конференции, — ответили ему. — Когда начнется автограф-сессия для остальной публики, мы отодвинем занавеску.
— Получается, что журналисты — привилегированное сословие? Нет, тогда я хочу совершить по-настоящему демократический акт. Прошу вас поднять железный занавес!
Занавеска откинулась в сторону, и уже собравшаяся толпа поклонников радостно приветствовала своего кумира аплодисментами. Бегбедер заулыбался им.
— Ну ведь так гораздо лучше! Я вижу, что публика у меня в основном женского пола. Это хорошая новость. А вот и молодой человек в очках — очевидно, местный интеллектуал. Приветствую его!
Бегбедер, как и год назад, общался свободно и легко. Но казалось, что голубые глаза его смотрят серьезней, а игривости в голосе чуть поубавилось и говорит он как-то сдержаннее. Может быть, тут причиной его новая книга? Все-таки во «Французском романе» речь не о чем-нибудь — о реальном опыте пребывания во французской КПЗ после того, как писателя застали с веществами, похожими на наркотики.
В камере Бегбедер (или его лирический герой) начинает вспоминать свое детство — и с ужасом понимает, что не помнит абсолютно ничего. Вот так он понимает важность связи поколений.
— Теперь для меня недостаточно жить только сегодняшним днем, — говорит он. — чтобы почувствовать себя живым. Герои моих предыдущих романов — это люди без корней. А в новом романе я пытаюсь показать, что корни все-таки существуют. Мы откуда-то беремся, у нас есть история, есть страна, есть семья. Чтобы смотреть вперед — надо оглядываться назад. Я пытаюсь передавать ценности, которые сам получил, в будущее — своей дочери.
Поэтому перед нами другой Бегбедер: не тот, который с ужасом заглядывал в пропасть консюмеризма в «99 франках». Справедливости ради скажем, что и в прошлый раз он был уже не тот: случай с КПЗ произошел еще в январе 2008 года. Так что невольно задумаешься: неужели и эта серьезная мина, меланхолия, забота о связи поколений — лишь маска? Что ж он, ужели подражанье? Уж не пародия ли он? Бегбедер сам отвечает:
— Многие спрашивают то же, что и вы. Мне кажется, что моя эволюция уже была заметна и в предыдущих моих книгах. На самом деле у меня последнее время чередуются книги более яркие, агрессивные — и меланхоличные. Я словно кругами ходил вокруг этой книги два десятка лет. Мои «Любовь живет три года» или «Windows on the World» уже довольно близки к «Французскому роману». И там и там идут рассуждения про детство, про то, что значит быть со своими родителями. До этого я пытался надевать какие-то личины, нацеплять камуфляж — а теперь я снимаю эту маску. Вся новость «Французского романа» — в том, что он весь действительно посвящен Фредерику Бегбедеру. Мне кажется, многих эта книга разочаровала. Ну, может быть, следующая будет позлее.
Не уверен, что отец прочитал мой роман
— Какова была реакция ваших близких на книгу про ваши с ними отношения?
— Конечно, в ней я пошел на определенную откровенность — но все равно это довольно сдержанная книга: я могу быть намного более искренним. Я дал ее прочитать брату, матери и отцу. Брата очень тронуло, что я его упомянул. Но он сказал, что я там написал неправильно: он вовсе не пытался убить меня шариками для игры в петанк. Потом мы поспорили, и он согласился, что да — пытался. Но шарики были пластмассовые, а не металлические.
Маму «Французский роман» взволновал, и она даже разозлилась на меня примерно на недельку — там ведь воскрешаются события, которые ей хотелось бы выбросить из головы. Потом она его перечитала и согласилась, что мне было важно написать эту книгу.
А отец... я не уверен, что он «Роман» прочитал. Не знаю, прочел ли он хоть одно мое сочинение. Но уточнение он попросил внести: в книге сказано, что после развода он поправился на 60 килограммов. А на самом деле он поправился на 50.
— Есть ли у вас единомышленники среди писателей? Те, кто вас вдохновляет?
— Я думаю, что всякий художник одинок — как собака. Но у меня вызывают восхищение писатели старшего поколения — которым лет на 10 больше, чем мне. Это Мишель Уэльбек и Эмманюэль Каррер. Я очень жду новый роман Уэльбека, который во Франции выйдет осенью. А у Каррера меня интересует переход от фикции к автобиографической прозе, который с ним недавно случился. В частности, он написал «Русский роман», названием которого вдохновлен мой «Французский роман».
Один из российских романов, который мне кажется близким, — это «Generation P» Виктора Пелевина. Он мне напоминает мой собственный «99 франков».
Как обычно на встречах с Бегбедером, был аншлаг. И все же «Вечёрке» удалось задать писателю свой вопрос:
— Вы уже немного объяснили насчет названия «Французского романа», в связи с Каррером. А нет ли здесь еще такого подтекста, что ваша новая книга — как бы эталон, идеальный образец французской литературы?
— Да, мне как раз показалось забавным дать такое ироничное название. Показать всем, во что превратился французский роман. В моей книге ведь есть все ингредиенты для составления современной французской литературы. Тут и погружение в себя, изучение своего внутреннего мира — это, конечно, наша традиция — начиная с Монтеня, Шатобриана, Пруста и так далее. Будем цитировать великих, будем безумными! А с другой стороны, тут то, что называется аутофикшен — то есть беллетризованная автобиография. Человек делится интимными подробностями своей жизни. В общем, книгу можно было назвать «Типичный французский роман». Но я все-таки надеюсь, что для России это — достаточно экзотическое чтение!
Фото Натальи ЧАЙКИ
