Кшиштоф Занусси: На этот мир мы, поляки, заранее не согласны
В Риме сейчас ясно и солнечно, 22 градуса тепла. В Петербурге... сами знаете. Кшиштоф Занусси — выбрал Петербург. Знаменитый режиссер поделился мыслями о кино, религии, свободе и толерантности.
В Риме сейчас ясно и солнечно, 22 градуса тепла. В Петербурге... сами знаете. Кшиштоф Занусси (знаменитый польский режиссер, автор фильмов «Структура кристалла», «Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путем», «Сердце на ладони», «Персона нон грата» и великого множества других) — выбрал Петербург. Он оказался здесь в то самое время, когда в Риме на фестивале шла премьера его нового фильма «Повторный визит». Ну, ради справедливости надо сказать, что причины приехать на Неву у него все-таки были: здесь режиссеру вручили премию «Балтийская звезда» — за развитие и укрепление гуманитарных связей в странах Балтийского региона.
— Премьер у меня было уже несколько, а лауреатом «Балтийской звезды» можно стать только один раз, — шутит Занусси. Как бы там ни было, но самим своим визитом режиссер тоже укрепляет эти гуманитарные связи: с ним приятно и легко разговаривать. Журналисты Балтийской медиа-группы не упустили этого шанса и побеседовали с господином Занусси в свое удовольствие.
Мой русский со школы был комсомольским
— Вы предпочли Петербург Риму — спасибо вам за это. Как вы нашли наш город?
— Я уже его видел после покраски к юбилею. Но кое-что все-таки раздражает мои глаза иностранца. Странно, когда Петербург становится похож на Лас-Вегас. На мостах, на Зимнем дворце такая смешная подсветка, будто на супермаркете. А вот Невский выглядит прекрасно.
Знаете, есть города, которые не принадлежат своим жителям. Париж, Рим. Вот и Петербург тоже. Он принадлежит всей Европе. Я хочу чувствовать здесь себя дома, поэтому и позволяю себе какую-то критику.
— Вы ведь чуть не сделались послом Польши в России...
— Да, была такая история. Вообще в последние годы у меня появилась возможность заняться сотрудничеством с дипломатами, и здесь мне приятно попробовать свои силы. Но оказалось, что я так связан с кино и театром, что не могу от этого отойти. Иногда искусство гораздо важнее политики. А политикой пусть занимаются профессионалы.
— А как складывается ваша педагогическая деятельность?
— Я много преподаю в самых разных университетах. Самое интересное — это курс, который я веду в Варшавском политехническом институте. Нет такой дисциплины, но для себя я ее назвал — «стратегия жизни». Это приглашение молодым задуматься, как поступать. Это не только этика. Тут даже экономика имеет место: какие принимать решения, чтоб не проиграть в жизни.
Сразу после того как рухнул коммунизм, мы с друзьями огорчались, что образование у нас отсталое. Решили построить школу — нашли за границей спонсоров, собрали деньги и построили частную католическую школу. Там нет снобизма «учреждения для богатых». Я этой школой очень горжусь.
— Какова вообще роль религии в вашей жизни?
— Я родился в католической семье. А в то время религия была под запретом. Это естественное человеческое чувство — вставать на сторону преследуемых. Поэтому я никогда не порывал с религией. Вообще с верой, конечно, не так просто. Вечером веришь, а утром тебе уже чего-то не хватает. Но я читаю про святых и вижу: у них тоже так было. Вера — это не то, что можно положить в холодильник и так сохранить. Ее постоянно нужно искать, постоянно двигаться, чтобы почувствовать какой-то существующий над нами порядок и разум... Тут мне уже слов не хватает, мой русский со школы был скорее комсомольским. Мы с Андреем Тарковским как-то разговаривали на философские темы — я еле подбирал слова. Зато «собрание», «партия» и «ячейка» — это все запросто!
Смерть «homo soveticus’a»
— Я знаю, что книга ваших воспоминаний называется «Время умирать». Вероятно, в названии скрывается какая-то тайна? Приходится так подумать, чтобы не счесть это заглавие слишком уж мрачным.
— Умирать я не хочу, жизнь меня очень радует! Это цитата из апостола Павла. Павел говорит о том, что старый человек должен умереть, чтобы родился новый. Когда коммунизм кончился, мне очень хотелось, чтобы во всех и во мне тоже умерло то, что называется «совок», и родился свободный человек. Но от «совка» постоянно что-то остается. Рабство — это природное состояние, к сожалению, а свобода — результат огромной работы.
— Насколько, по-вашему, Польша избавилась от того, что называется «совком»? И насколько избавилась Россия?
— Мы называем это «homo soveticus». У нас пока недостаточно понимания собственности, чувства ответственности. Россию я судить не могу, я здесь гость. Но, конечно, всегда нужен прогресс в отношениях человека с человеком, с властью и, самое главное, — с ответственностью.
— Тут возникает вопрос о художнике и власти...
— Всегда было так, что художник был при власти, при князе... И она имела на него влияние. Но что-то тут меняется: сейчас у власти богатые люди. Им же всем по 20 лет! Это не епископы или императоры, которые были людьми образованными.
Без интеллигенции, без элит — нации не существует. И еще очень важно развитие силы воображения, представления. Для этого и существует искусство. Нужно научить человека посмотреть на мир чужими глазами: наших глаз недостаточно.
— В советское время вы общались с русскими людьми. Вы чувствовали тот огромный интерес к польскому кино, который тогда существовал здесь?
— Да, но это было чуточку искусственно. У нас было гораздо свободней, чем в СССР. После оттепели не было такого сильного отката, как в других странах соцлагеря. Все к нам ездили смотреть американские картины, а заодно смотрели и наши картины. Так что это, наверное, не наша заслуга.
— А что в них все-таки видели? Что представляет собой этот польский герой, польское лицо?
— Главная характеристика поляков — мятежники. Мы постоянно противопоставляем себя всем остальным, мы любим это делать. Иногда это нас уничтожает. Это такие поиски свободы и лучшего мира. На тот мир, что есть, — мы заранее не согласны. Мы — люди, которые немножко иначе относятся к жизни. Это касается и культурных инноваций...
Семь толерантных лабрадоров
— В таком случае интересно, как вам живется в должности советника папы римского по культуре. О чем вы с ним говорите?
— Пригласил меня на эту должность еще Иоанн Павел II, а нынешний папа ее подтвердил. Это совет, который подсказывает Католической церкви, что происходит в мире культуры. Несколько лет мы занимались постмодернизмом, взглядом на мир, где признается относительность добра и зла. Вот Тарантино — в какой степени он выражает это миропонимание? И какое влияние это имеет на обычного человека? Вот такими вопросами я занимаюсь. И мой польский темперамент человека, который часто бывает не согласен с миром, — мне не мешает.
В 60 — 70-е годы мир так поверил в разум человека, что казалось — и тайна, и религия сходят на второй план. А сейчас я вижу некий неопределенный поворот в другую сторону: увлечение нью-эйдж как раз на это указывает. Тут чувствуются желание приблизиться к тайне и недостаток средств, чтобы это осуществить.
Но я вижу и очень сильный подъем идеализма среди моих студентов в разных странах.
— Вы как-то сказали, что свободу не считаете самоцелью.
— Да. Это только средство к освобождению человека, чтоб он мог найти смысл своей жизни. Свобода в сегодняшнем мире — абсолютный идеал. За этим стоит идеал «трансгрессии», которая граничит с самоограничением. Человек может хотеть разбить все табу, но в этом случае он не понимает, что без ограничений нет не только искусства — нет и человечности.
— У вас есть границы толерантности?
— У меня дома живут семь собак, и все — лабрадоры. Один — не очень породистый. Но они постоянно охотятся на соседских куриц — так генетически запрограммированы. Потом приходится их наказывать. И на основе этих наказаний я добился, что лабрадоры стали толерантными. Они толерантно относятся к курице. Но любить ее — не могут. И мне кажется, что любовь гораздо выше.
Пан Кшиштоф на прощание пригласил всех, кто присутствовал при разговоре, к себе в гости. В его доме — в том, где семь собак, — двери постоянно открыты. Люди приезжают к нему просто так, пожить. Незнакомые люди, отовсюду — вплоть до Китая. И кажется, что трудно найти лучшую иллюстрацию сказанного Кшиштофом Занусси о толерантности и, более того, — о любви.
Фото Натальи ЧАЙКИ
