Лев Дуров: В детстве считаешь себя бессмертным!
Эти люди тогда были еще детьми. Но они помнят весь ужас войны и радость возвращения к мирной жизни. Сегодня страна гордится ими. А мы попросили их рассказать нашим читателям о своем детстве, опаленном войной.
Эти люди тогда были еще детьми. Но они помнят весь ужас войны и радость возвращения к мирной жизни. Сегодня страна гордится ими. А мы попросили их рассказать нашим читателям о своем детстве, опаленном войной.
Всех фашистов перебьем
— Война была неожиданностью для взрослых, а уж тем более для детей. Мне тогда было десять лет, сейчас дети гораздо взрослее в этом возрасте, потому что у них есть компьютеры, телевизоры, а у нас был двор, в котором проходила вся жизнь, и был черный бумажный круг — репродуктор. Вот только оттуда мы и узнавали новости. Когда объявили войну, нам казалось, что ничего страшного не произошло, что это просто какая-то военная игра, которая продлится неделю — десять дней, не больше. Ведь мы из этой черной тарелки слышали еще и оптимистические песни и были уверены, что наша страна абсолютно готова к войне: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!» А мы совершенно спокойно ходили по дворам и хором пели, переделывая текст: «Если завтра война, пушку слепим из г...а, в ж... пороха набьем, всех фашистов перебьем». То есть детский оптимизм был даже выше официального. Мы думали, что мы самые сильные и лучшие, так что скоро от врагов ничего не останется. Все начали понимать, что война — это страшно и серьезно, только когда стали приходить треугольники — повестки о том, что «ваш брат (сын, муж) пал смертью храбрых в боях за Родину», когда завыли женщины во дворах, когда на Москву стали сыпаться тысячи бомб и зажигалок.
Нас никто не призывал это делать, но мы с пацанами стали дежурить на крышах и гасить зажигалки. Немцы — странные люди, они прилетали всегда педантично в одно время, и их самолеты в отличие от наших не жужжали, а выли: «уууууу», так что мы всегда знали, куда они летят, и обсуждали между собой: «Вот на Сокольники полетели, а те в центр». А если над нами летят, то мы прячемся и ждем, когда начнут падать зажигалки. Зажигательные бомбы — это такие цилиндрики с зелененьким стабилизатором, мы их собирали, и тот, у кого стабилизаторов больше, был рекордсменом. А как тушить эти зажигалки, нам никто не рассказывал. Первое, что приходит в голову: тушить огонь надо водой. Но не тут-то было! Если такую зажигалку кинешь в воду, то тут же получишь сильнейший ожог рук и лица, там температура была до 1000 градусов.
А еще я ходил в госпиталь Бурденко, тайком от родителей, потому что прогуливал школу. Может быть, они и не были бы против, но все-таки прогул есть прогул! В госпитале мы с пацанами выполняли работу санитаров. Мое самое страшное воспоминание о войне — это как я во время ампутации держал ногу, ее отпиливал врач такой дугообразной пилой, и вот нога оказалась у меня в руках и тут же стала тяжеленной, как рельса, у меня руки оттянулись до пола. Вначале было страшно, но потом мы привыкали...
Сковородка — страшное оружие!
— И врачи позволяли детям ассистировать при операциях?
— А что было делать: ведь шли все новые и новые эшелоны с ранеными, кругом были крики, вопли боли, а работать некому. У нас любят говорить, что такого не было, но я-то знаю, что было, — в госпиталях не хватало ни людей, ни лекарств. Было два способа анестезии: одним давали стакан водки перед ампутацией, а было еще и так... В рукав телогрейки засовывали сковороду и ею давали человеку по башке. Он терял сознание, ему делали операцию, а потом он приходил в себя. Сковородка — страшное оружие! Вы знаете, что многие наши истребители летали, подложив под себя чугунную сковороду? Это был дополнительный броневой щит.
— А почему мальчишки, вместо того чтобы бегать по двору, шли работать в госпиталь?
— Ну, не то чтобы мы считали это своим долгом — такие патриотические мысли пацанам в голову не приходят, но мы шли, потому что знали, что нужны там. Это было как-то невзначай, говоришь приятелям: «Я иду в госпиталь, пойдем со мной» — и кто-то соглашается и идет. Некоторые не выдерживали: пока тащат в яму с хлоркой таз с кишками, падали в обморок, а кто-то привыкал, понимал, что это необходимая работа и ничего в ней страшного нет. А еще я ходил на завод им. Баумана, и никто меня тоже туда не звал, я сам приходил в мастерскую, вставал на ящик к токарному станку и металлическим ершиком продувал корпуса для мин. Во-первых, это было даже интересно мальчишке, а во-вторых, понимал, что приношу пользу. Многие ребята, конечно, сбегали на фронт, было даже создано милицейское подразделение, которое ловило сбежавших детей.
Папе повезло — его ранило в ногу, и он вернулся живым!
— Кто-нибудь из вашей семьи был на фронте?
— Мой двоюродный брат был сапером. Однажды он вернулся с задания, а оказалось, что другая группа, которая должна была идти на задание, просидела где-то под дождем и все заболели, и надо было пойти вместо них. Брат пошел и подорвался на мине, в клочья разнесло... Мой папа был в народном ополчении, мы же знаем, что они почти все полегли, потому что им давали одну винтовку на троих. Но папе повезло — он получил ранение в ногу и вернулся живым. Потом он участвовал в разработке «катюши» и за это после войны получил орден Красной Звезды.
— А вы не боялись бомбежек?
— Я ни разу даже не спустился в бомбоубежище.
— Это мальчишеская удаль?
— Да нет, просто ведь всегда думаешь, что бомба попадет в кого-то другого, не в тебя. Ведь мы же бессмертны. Вы умрете когда-нибудь? Я вот не умру никогда, это все вокруг умирают, а с нами такого случиться не может. Так ведь людям кажется...
— А родители волновались, когда вы дежурили на крышах?
— Они не знали. Им мы говорили, что сидим в бомбоубежище, врали, конечно же. Мне повезло: у меня на глазах не убивало людей, двух наших пацанов ранило осколками, но не сильно. Однажды мы сидели на очень высокой крыше, и тут летят немецкие самолеты так низко, что, пролетая мимо нас, летчик повернул голову, улыбнулся мне и подмигнул. А потом полетел бомбить Яузу.
Война — это противоестественное состояние человечества
— Как вы думаете, опыт военного детства оставил в вас след на всю жизнь?
— Думаю, что нет, это было просто детство. Единственное, что осталось, — мы более стойкие. Я все время говорю молодым: «Что же вы все такие гнилые, кашляете, перхаете, сколько вам лет, ребятки!» Сейчас мне уже очень много лет, но до недавнего времени я был здоров и вынослив. Когда снимали фильм «Бемби», я поднялся на Эльбрус без снаряжения, с двумя лыжными палками, а со мной шли двое молодых балетных артистов из Большого, они были едва живы, задыхались. Так что военное поколение, наверное, чуть крепче и выносливее остальных. А вообще война — это противоестественное состояние человечества, и то, что молодые не помнят о войне, так, может, и слава богу.
— Лев Константинович, поздравьте, пожалуйста, наших читателей с праздником...
— Дорогие читатели «Вечернего Петербурга»! Я очень люблю ваш город и в канун великого праздника поздравляю вас с ним и с весной. Желаю вам всего самого-самого доброго: счастья, здоровья, любви и всяческих успехов.
«Шел четвертый год войны...».
«Пядь земли».
«Зачем человеку крылья».
