Мария Гулегина: Скромность — это первый путь к неизвестности

Проходящий в Петербурге международный музыкальный фестиваль «Звезды белых ночей» приготовил любителям музыки большой подарок: в начале июля с сольным концертом и в двух спектаклях Мариинского театра — «Турандот» и «Аттила» — выступит известная певица, обладательница уникального сопрано Мария Гулегина.

Проходящий в Петербурге международный музыкальный фестиваль «Звезды белых ночей» приготовил любителям музыки большой подарок: в начале июля с сольным концертом и в двух спектаклях Мариинского театра — «Турандот» и «Аттила» — выступит известная певица, обладательница уникального сопрано Мария Гулегина.

Сейчас на сайте Мариинского театра проходит голосование, в котором зрители большинством голосов формируют программу концерта Марии. Когда певицу спросили, есть ли у нее опыт выступлений по результатам голосования зрителей и что побудило ее к такому способу организации выступления, Гулегина ответила: «Нет, такое вообще делается впервые в мире. Это идея Натальи, моего генерального менеджера. А побудило к этому желание сделать приятное людям, которые ходят на мои спектакли, концерты, тем, кто ждет меня в Петербурге и кто прилетает из других городов». Читатели «Вечёрки» тоже могут принять участие в голосовании.

Мария Гулегина в сцене из «Набукко» Джузеппе Верди.

С детства хотела только петь и танцевать

— Мария, какую партию вы впервые исполнили в западных театрах?

— Как бы это нескромно ни звучало, но первый театр на Западе, где я выступила, был «Ла Скала». Его я считаю своим домом, своей школой и судьбой. Это было очень опасно — начинать с такого театра, с такой публики, но, слава богу, тогда я этого не понимала, а просто старалась сделать все возможное и невозможное. Когда я участвовала в Конкурсе имени Чайковского, со мной уже был подписан контракт на «Набукко» в «Ла Скала», но Госконцерт утаил тот контракт. Затем пришло еще одно приглашение — на «Бал-маскарад». Так произошло это чудо, иначе и не назовешь, когда совсем еще девочка, вчерашняя студентка, поет в одном составе с величайшими певцами современности — Лучано Паваротти, Лео Нуччи, Фьоренцей Коссотто, а за дирижерским пультом — Джанандреа Гаввадзени!

— И часто у вас случались такие чудеса?

— Не-ет. С детства у меня никаких «блюдечек с голубой каемочкой» не было, начиная... с рождения... ну абсолютно со всего. И в музыкальной школе, и в школе хорового дирижирования все было очень трудно. Приходилось пробиваться. Мои родители — люди принципиальные, ни на какие компромиссы не шли. Они говорили: «У тебя «три», потому что ты знаешь на «три». У тебя «два», потому что знаешь на «два». Но честно скажу, я была в школе плохой ученицей. Я хотела только танцевать, петь и стать артисткой. С детства представляла, как я танцую, играю на сцене и в кино...

Цветы для Мадонны

— Мария, а доводилось близко общаться с кем-то из великих артистов?

— Довелось, с Ренатой Тебальди например. В то время Тебальди уже не выступала, но не могла заставить свое сердце забыть театр и ходила на репетиции и спектакли в «Ла Скала» — на все, что дирижер Риккардо Мути репетировал. И вот я пришла в театр с новорожденным сыном, которому было всего около трех недель. Я его кормила в театре, но пряталась от маэстро Мути, чтобы он не волновался за спектакль: Тоска и кормящая мамаша, только-только после родов, — вещи несовместимые. Но как-то совместилось все-таки. Тебальди меня поздравляла от всей души, такие слова говорила! Обнимала, целовала! И вдруг на следующий день мне привозят огромную коробку. А там вязаные шапочки, костюмчики, пинеточки, украшенные ручной работы кружевами. Это денег немереных стоило! Но не о том речь! Понимаете, она, Рената Тебальди, — мне, молодой артистке!.. По всему Милану я искала и отыскала вот такие розы (показывает рукой), больше метра, красно-черные и отослала их Тебальди с благодарностью. А на следующий день она звонит мне и говорит: «Мария! Меня сейчас нет дома, мне жалко, если цветы увянут. Ты не будешь возражать, если я попрошу своего ассистента отнести их к статуе Мадонны в собор?» У меня чуть инфаркт не случился! Еле сдержалась, чтобы не заплакать.

— Прямо как у Пастернака — «быть знаменитым некрасиво»...

— Нас всегда учили, что скромность украшает человека. А вот в Московской консерватории любили говорить, что скромность — это первый путь к неизвестности (улыбается). Надо служить искусству, а не публике. А если человек знаменит какими-то добрыми делами, если он в своей профессии вышел на первое место, что здесь плохого? Пусть даже с пиаром, главное, чтобы это приносило радость людям.

Выходя из театра, не забудьте выйти из роли

— Можно поинтересоваться, как лично вас рекламирует пиар-агент?

— А у меня нет агента. Однажды моя бывшая и единственная агентша предложила мне пойти в церковь с моей собакой по кличке Тоска, чтобы сфотографироваться для журнала. Я отказалась, потому что для меня невозможно прийти в церковь с собакой. Я в брюках не вхожу в церковь и с непокрытой головой. Никогда! А она: «Надо! Это модно!» Но я ничего не делаю только для того, чтобы кто-то что-то сказал.

А пиар — очень опасная штука: сам себе не принадлежишь. Мне некомфортно быть на острие пера — как под дулом пистолета. Главное ведь — остаться нормальным человеком и не войти в роль пожизненно. Недаром же существует изречение: «Выходя из театра, не забудьте выйти из роли». А нравиться всем невозможно, да и не нужно.

— Чайковский писал в одном из писем, что нельзя смешивать правду жизни и правду искусства. Что такое правда жизни, правда искусства и действительно ли их нельзя смешивать?

— Знаете, Шаляпин в своей «Душе и маске» говорил, что когда он плакал — в зале смеялись. Когда он был совершенно холоден — в зале плакали. Может, это имелось в виду? Правда искусства — искренность, наверное. Однажды для спектакля «Сила судьбы» в Петербурге я морилкой грязно-серого цвета намазала себе ноги, руки, чтобы видно было, что моя героиня — отшельница, потом с трудом все это отскребала. А ногти пришлось вообще остричь. У отшельницы не могут быть красивые белые зубы, не может она иметь чистые волосы (я их специальным гелем намазала) и не может пахнуть хорошими духами. Но не выходить же на сцену натурально в таком отшельническом виде, чтобы это все совпадало с правдой жизни.

Стихи — это моя личная территория

— Что для вас главное в жизни вообще и в жизни певицы в частности?

— Как бы эгоистично это ни звучало, я всю жизнь посвятила пению. Это мое хобби, моя жизнь, мое все. У меня ребенок растет «сиротой» в Люксембурге без меня. А я езжу. Потому что люблю это.

У меня даже стихи есть о смысле жизни. А вообще стихов штук, наверное, 400 — 500.

— Пятьсот стихов — это два тома!

— Но я не хочу их обнародовать. Это моя личная территория. Знаете, когда пришли стихи? Через неделю после того, как меня грохнуло трубой по голове на сцене в «Метрополитен-опере» (хохочет). Я упала, но не люблю показывать, что мне больно. Все начали бегать, врачей вызывать, а я через пару минут поднялась и говорю: «Спокойно, спокойно». Пошла домой. Они начали мне звонить. Тогда директором был Джо Вольпе, он очень переживал: «Что случилось? Сейчас врача пришлем!» А я ему: «Джо, все в порядке. Были бы мозги, было бы сотрясение».

Беседовала Людмила ЛАВРОВА

Фото из архива Мариинского театра