Полтора часа мирового пожара

Не так давно корреспондент «ВП» Виктория Аминова рассказала нашим читателям о репетиции нового спектакля Джулиано Ди Капуа «Медея», в котором режиссер обещал представить современный взгляд на античную трагедию. О том, насколько ему это удалось, рассказывает театральный критик Татьяна Джурова, побывавшая на премьере.

Не так давно корреспондент «ВП» Виктория Аминова рассказала нашим читателям о репетиции нового спектакля Джулиано Ди Капуа «Медея», в котором режиссер обещал представить современный взгляд на античную трагедию. О том, насколько ему это удалось, рассказывает театральный критик Татьяна Джурова, побывавшая на премьере.

Слухи о том, что панк и анархист Леха Никонов написал поэму «Медея» и что по ней «Театро Ди Капуа» ставит зонг-оперу, просочились в Сеть с полгода назад. Тогда же появились первые выкладки видео и фотографии женского лица в окровавленных бинтах. Итоги этого грамотно продуманного пиара  были явлены 10 марта в бывшем кинотеатре «Прибой», а сейчас Центре современного искусства им. Сергея Курёхина, при большом скоплении сочувствующих.

«Медея» — новый масштабный проект «Театро Ди Капуа» — это полтора часа мирового пожара в крови и мощная атака на органы зрения и слуха. Никакой античностью в поэме Никонова и не пахнет. Его текст, написанный отнюдь не эзоповым языком, изобилует актуальными и довольно однозначными рифмами: Медеи — с террористкой, Эллады — с Россией, а Колхиды — с Грузией.

Ди Капуа назвал свой спектакль зонг-оперой исходя из, видимо, довольно расплывчатых представлений о политическом театре Бертольта Брехта. На самом деле никаких зонгов, коротких, ударных музыкальных вставок, формулирующих идею произведения, здесь нет. «Медея» — это полуторачасовой и довольно однообразный монолог героини в исполнении Илоны Маркаровой — жены режиссера и уроженки Грузии. Монолог поддержан видеоинсталляциями на экране, доставшемся в наследство от «Прибоя». Визуально — спецэффектами от Павла Семченко (Инженерный театр АХЕ). Органы слуха терроризируют «Uniquetunes» и «Последние танки в Париже». Причем вполне успешно: мозг лопается от децибелов и хочется бежать из зала.

Полтора часа актриса в кровавом гриме и берете от Че скандирует лозунги Никонова и поет по-грузински. Молчаливые сподвижники Медеи (актеры Формального театра), загримированные под нацменов, расположившись за столом в мизансцене Тайной вечери, мастерят смертельное оружие из мясорубок. Через них пропускается субстанция, из которой Медея стряпает нечто воспламеняющееся. Кровь брызжет на экран, где выплясывает буковка грузинского алфавита, периодически превращающаяся в танк.

По сцене на фоне пляжных зонтиков ползут стреляющие солдатики. Тени «игрушечной» войны, многократно увеличенные, транслируются на экран. А солдатиков Медея собирает в кучу и прижимает к груди — как убитых детей. Но приемы, напоминающие инженерию АХЕ, в руках Ди Капуа превратились в иллюстрацию. И даже самый изобретательный аттракцион, в котором Медея, превращенная в скульптуру Родина-мать, сцеживает «молоко» из резиновой груди и оно толчками стекает по ее мясницкому фартуку, мешаясь с кровью, — смотрится как что-то вторичное.  

Поэма-манифест Никонова транслирует азбучные истины с отчетливостью человека, бьющегося в истерике. Прокричать, что «Колхида вновь оккупирована кем-то», «война — коррупция властей предержащих», а для обывателей — «лишь разговор за кружкой пива», — значит не сказать ничего. Одним то, о чем кричит Никонов, и так известно. Другим — вовсе неинтересно. А для третьих жидковато — все равно что швырять яйцами по ракетным установкам.

Ди Капуа выкладывает все карты разом. На пятой минуте заявлено, что на троне бесчинствуют тираны, а античная шахидка и политэмигрантка, оболганная Еврипидом, — жертва черного пиара. «Нет, — страстно заявляют авторы, — Медея детей не убивала!» Их (заметьте!) растерзали сами коринфяне. А коринфская царевна — не в счет. Не беда, что обеленная таким образом Медея начисто лишается и трагической вины, и преступного величия. На этом открытия заканчиваются. Мнение противоположной стороны в спектакле тоже отсутствует. Даже Еврипид не был так несправедлив, выведя на сцену Ясона с его жалкими оправданиями. Кроме того, не мешало бы представить для полноты картины парочку обожженных трупов жертв Медеиного террора.

Порядком подуставшие от повторов зрители, которым в течение спектакля обещали «ввергнуть в хаос всю страну», вправе ожидать от героини, сетующей на то, что «заперта в театре», финала, достойного триеровского «Догвиля» или хотя бы какой-то интерактивной провокации. Вместо того что-то тлеет лишь на экране. Картонный самолетик, ведомый, надо думать, беглянкой Медеей, направляется к конструкции, напоминающей башни-близнецы. И… пролетает мимо. Поэтому, что бы ни утверждали авторы спектакля, они — за мирное небо над головой.

Приятно, конечно, что Джулиано смог консолидировать творческие усилия «Танков», АХЕ и Формального. И то, что в городе появился центр, куда пришли люди, оставшиеся, как АХЕ, без своей театральной площадки. И то, что зал на три четверти был заполнен 18 — 20-летними. Другое дело, что «Медея» — отбросим проблематику — оперирует вторичными художественными истинами, которые могут восприниматься как откровение лишь теми, кто вырос в городе, где «смертность» актуального искусства в разы превышает его рождаемость.