Юрий Тюкалов: Жизнь свою я на другую не променял бы

В воскресенье, 4 июля, исполнилось 80 лет Юрию Сергеевичу Тюкалову. Заслуженный мастер спорта по академической гребле, первый советский олимпийский чемпион, талантливый скульптор и чеканщик по металлу. (Окончание)

(Окончание. Начало — во вчерашнем номере «ВП»)

4 июля исполнилось 80 лет Юрию Сергеевичу Тюкалову. Заслуженный мастер спорта по академической гребле, первый советский олимпийский чемпион, завоевавший золото на Олимпиаде 1952 года в Хельсинки (а еще золото Мельбурна-1956 и серебро Рима-1960), талантливый скульптор и чеканщик по металлу, чьи работы находятся почти в двух десятках музеев Петербурга и за его пределами,  за выдающиеся заслуги перед нашим городом в 2002 году был удостоен звания почетного гражданина Санкт-Петербурга. Корреспондент «Вечернего Петербурга» встретился с юбиляром в его мастерской, где Юрий Тюкалов работает ежедневно, почти без перерывов, уже почти 35 лет.

Я петербуржец в пятом поколении

— Так с чего вы хотели бы начать разговор о вашей жизни?

— Наверное, с того, что я петербуржец по крайней мере в пятом поколении. В архивах есть информация еще о моем прапрадеде, который впервые упоминается как петербургский мещанин в 1838 году, купивший одноэтажный деревянный дом на углу Дегтярной и 9-й Рождественской, ныне Советской. Позже здесь был построен каменный дом, который в 1907 году надстроили до четырех этажей. Наша большая семья занимала бельэтаж, первый этаж сдавался под магазин, а два верхних — под жилье. В справочниках «Весь Петербург» можно найти упоминание о моих предках как о домовладельцах по этому адресу.

— Потом случилась революция...

— ...И нас «экспроприировали». Сначала отобрали дом, оставили этаж, а потом одну лишь квартиру, ставшую коммуналкой, в которой жила вся наша большая семья, — у кого комната была, как у моего отца с мамой, у кого две.

Скажу еще, что революция расколола нашу семью пополам. Мой отец воевал в чапаевской дивизии за рабоче-крестьянскую власть. А дядя Вася был царским офицером и, хотя за белых не воевал, был сослан в Иркутск. Правда, потом вернулся. Более того, стал тренером по конькобежному спорту, тренировал знаменитых спортсменов — олимпийского чемпиона 1956 года Бориса Шилкова и двукратную чемпионку мира Лидию Селихову. Тем не менее дядя Вася так и не смог простить отцу, что тот был чапаевцем. Когда мы жили в одной квартире на Дегтярной, для меня оставалось загадкой, почему они очень плохо друг к другу относятся. А мы с двоюродным братом Костей, сыном дяди Васи, были лучшими друзьями. Кстати, именно Костя привел меня в гребной клуб.

— Еще в детстве?

— Нет, уже после войны. Но греблю я полюбил именно в детстве. Мы каждое лето выезжали на дачу, в деревню Маслово на Неве. И у хозяина дома, где мы снимали верхний этаж, финна-ингерманландца Симона Симоновича, было три лодки, одну из которых он предоставлял дачникам. А поскольку туда добраться можно было или на пароходике, или до станции Пелла по железной дороге, которая на противоположном берегу Невы, папа, бывало, пересекал Неву в лодке со мной, а я потом в одиночку греб обратно. Впервые папа мне доверил весла в 6 лет. Вот когда я приобщился к гребле.

В блокаду нас спас отец

— Ваше детство оборвала война...

— Да. Отец ушел на фронт, мы с мамой остались в Ленинграде, где были все 900 дней блокады. И то, что не умерли от голода в первую страшную блокадную зиму, — это благодаря отцу, который сумел нас неожиданно поддержать. Он, как и в гражданскую, был призван в кавалерию. И когда немцы окружили их на Ораниенбаумском пятачке, то кавалерии там, естественно, делать было нечего. Их погрузили на баржи и перебросили через Ленинград на Волховский фронт. Отец сумел нам сообщить, что  можно будет встретиться.

Так и получилось, что его часть шла по Дегтярной улице, мимо нашего дома. Смотрим — кавалерия, и на гнедом коне отец мчится! Останавливает эскадрон и командует спешиться. А к седлу у отца был привязан мешочек овса — килограмма три-четыре. Отвязал он его и говорит моей маме: возьмите его, может, пригодится. Пригодился — мы зимой на бабушкиной кофемолке, старинной такой, деревянной, мололи его и пекли одну лепешечку в день. Больше ни одной — мама была очень дисциплинированным человеком. Вот так мы, может, и благодаря этой дисциплине тоже выжили.

А я во время блокады на крыше дежурил, зажигательные бомбы тушил. 26 зажигалок — мой трофей. А летом в совхозе возле Невского лесопарка водовозом работал, трехсотлитровую бочку водой из Невы наполнял восьмилитровым ведром. А дневная норма была — три бочки... Медаль «За оборону Ленинграда» я получил, когда мне и тринадцати еще не было...

Победила гребля

— Но вот война закончилась, вам повезло — отец вернулся с фронта...

— Да, в мае 45-го всей семьей отпраздновали победу над Германией, ну а через месяц я пришел в гребной клуб. Мне мой двоюродный брат Костя говорит: «Я поступил в греблю». Рассказал он мне — про клуб, про лодки. А я ему в ответ: «Да это запросто все, я умею». А он мне: «С ума сошел — лодки узкие, сиденья на колесиках ходят, перевернешься!»

И на следующий день он взял меня с собой в гребной клуб «Красное знамя». Меня посадили в учебный аппарат, чтобы я мог приноровиться к веслам и подвижному сиденью. И тут на мое счастье четверка должна была в первый раз выйти на воду после двухнедельной тренировки в аппарате, а у них один человек не пришел. Тогда дежурный тренер и говорит: «Сажайте Юрку, я вижу, он прекрасно гребет». Вот так — они две недели тренировались, а у меня «с листа» пошло, и мне понравилась академическая
гребля.

— Вы ведь еще и футболом увлекались, как все послевоенные мальчишки...

— Ну, это еще семейное. Отец у меня был футболистом, кстати, вместе с братьями попал в книгу спортивного историка Юрия Лукосяка, посвященную 100-летию российского футбола. Правда, в школу «Юный динамовец» меня не взяли, зато попал в сборную гороно при Дворце пионеров. Стадион «Большевик», где мы тренировались, был по одну сторону Петроградской улицы, что на Крестовском острове, а гребной клуб — по другую. Ну и я через дорогу бегал туда-сюда — целый день. Однако потом однажды играли со «Спартаком» на первенство города, и я забил гол в свои ворота. Мне после этого стыдно было ребятам в глаза смотреть. Я на одну тренировку не пришел, на вторую — вот так и остался в гребле.

Чемпионов делают мили

— ...И завоевали три олимпийские медали, две из которых — золотые. Так в чем секрет ваших олимпийских побед? Сейчас все гребцы под два метра, да и раньше — тот же Вячеслав Иванов, трехкратный олимпийский чемпион в одиночке. У вас же рост «всего» 181 см, и весите вы не очень много...

— Люди высокие, мощные, они, по-моему, несколько самоуверенные. Считают, что если он такой верзила, то сильнее других. А я взял на вооружение слова знаменитого английского теоретика гребли Стива Ферберна, который написал: «Чемпионов делают мили». И если более крупные соперники довольствовались сильными прохождениями коротких отрезков, то я брал километражом. Я очень много ходил на лодке, а моими соперниками были... речные трамвайчики, которые ходили по Неве.

Помните, была пристань возле Летнего сада? А я в лодке у «Авроры» жду. Только вижу, как отваливает от пристани кораблик по направлению к ЦПКиО, — я стартую. И если дохожу до ЦПКиО раньше кораблика, то все хорошо. На обратном пути я выходил к Елагину мосту № 2 и ждал, когда речной трамвайчик отойдет от пристани ЦПКиО, и пытался убежать от него уже на пути к Летнему саду. И так несколько раз — четыре километра туда, четыре обратно. Челноком таким ходил.

А еще выходил на Большую Неву специально, чтобы волна сильная была. Лодка не потонет, с ней ничего не будет, а вот грести очень неудобно. И поэтому требуется отточенная техника.

Кстати, это мне очень помогло в финальном заезде одиночек в Хельсинки, потому что в заливе Мейлахти дул сильный встречный ветер. Казалось бы, моим соперникам, более тяжелым, против ветра легче идти. Но встречная волна с барашками сбивала им ритм, а я переносил весло через волны, не касаясь воды. Так что у меня гребля была более продуктивной и ход я набрал хороший. Победил в первую очередь благодаря технике.

— Насчет техники. Писали, что у вас гребок был очень резкий и острый.

— Гребок — он ведь в чем заключается? По выражению того же Стива Ферберна, «кусай столько, сколько можешь проглотить». И вот здесь главное — поймать ощущение хода лодки. Мне это удалось сделать. Кстати, Вячеслав Иванов во всех интервью говорит, что я его учитель. И мне это лестно.

— Звезда Иванова взошла к 1956 году. Вы пересели в двойку парную...

— Да, я стал Славе в одиночке проигрывать. А в двойке у нас с Сашей Беркутовым получился отличный дуэт, мы победили в Мельбурне, а в Риме были вторыми.

Панно на листе брони

— Грести вы когда окончательно прекратили?

— В 1962 году — тогда завоевал последнюю золотую медаль — кстати, с Вячеславом Ивановым, в двойке парной, выиграли в Америке, в Филадельфии, в День независимости 4 июля. На регате, посвященной этому дню. Получается, сделал себе подарок на день рождения и ушел из спорта непобежденным.

— Почему же вы закончили до 1964 года? Могли же еще на четвертой своей Олимпиаде выступить?

— Мог. И желание было. Но руководству спорткомитета надоело мое присутствие, быстренько мое присутствие в сборной аннулировали. Сняли со стипендии —  и думай о своей жизни сам.

— Но у вас уже было высшее образование...

— Да, я Высшее художественно-промышленное училище им. Мухиной окончил. Поступил туда в 1948 году. Я учился в школе до 8-го класса, потом чувствую, что мне всякие науки точные не по зубам. А у нас до революции много картин было — потом постепенно относили все это в комиссионный магазин, и осталось много красивых рам. А папа занимался живописью как любитель, он маслом писал. Ну и я тоже стал — правда, не маслом, а акварелью. А после 8-го класса я, не говоря родителям, в июне забрал документы из школы. В Мухинском в общей сложности отучился 9 лет.

А уйдя из спорта, пришлось начинать мне жизнь заново. Ведь, закончив «Муху», я не работал почти 10 лет, только тренировался. Я пошел работать в Гостиный двор — сперва просто художником-декоратором, потом главным художником два года был. Когда образовался Комбинат живописно-оформительского искусства при Художественном фонде, я перешел туда. Поначалу делал проекты — детских площадок, пионерлагерей, ибо в дипломе у меня написано «архитектор малых форм». Но мне это не очень нравилось — чертежи, планшеты, макеты из пенопласта. Меня же тянуло к металлу. Я изучал художественную обработку металла на младших курсах — чеканку, граверное, литейное, кузнечное дело. Так я постепенно стал этим заниматься.

— И скульптура по металлу стала делом вашей жизни?

— Руководителем экзаменационной комиссии в «Мухе» был Сергей Сперанский. И он, будучи архитектором Памятника героическим защитникам Ленинграда на площади Победы, в 1976 году предложил мне создать чеканное панно для Памятного зала. Вот тогда у меня и появилась мастерская, где мы с вами беседуем.

Мне был дан предварительный эскиз, но он мне не понравился — уж больно постамент был на гроб похож. А Сперанский мне говорит: «Ты никому этого не говори, но я хочу, чтобы панно — панорама битвы за Ленинград — напоминало икону. Чтобы у меня в центре зала лежала икона».

Приехала ко мне сюда комиссия, высшее ленинградское партийное руководство, разве что без Григория Романова, стоят, смотрят. Никаких эмоций. Кто-то говорит, мол, если поставить это перед Романовым, который был невысокого роста, то он ничего и не разглядит. Тут-то Сперанский и сказал:  «есть другой вариант. Невысокий гранитный пьедестал, на нем толстый слой брони, а на броне изображение битвы за Ленинград». И приняли именно его.

Дело моей жизни

— Когда вам предложили работать над памятником, вы же еще параллельно тренировали гребцов, которые должны были ехать в Монреаль, на Олимпиаду. Не было ли сомнений — спорт или искусство?

— Это был уже второй такой момент в жизни, когда я стоял перед выбором. Первый раз — в 1970 году, когда вся страна делала портреты В. И. Ленина к его столетию, а мне Музей истории города предложил восстановить утраченный бюст Петра I работы Карло Альбогини на могиле царя в Петропавловском соборе — к 300-летию со дня рождения императора. И мне нужно было решиться залезть себе в карман — можно было сделать два бюста Ленина и заработать о-го-го, а за Петра платили куда меньше, ибо это считалось воссозданием. И я выбрал Петра. Залез, можно сказать, в карман себе и своей семье.

— Но почему?

— Я считал, что это святое дело — воссоздать бюст основателя нашего города, я очень уважал его деятельность на благо России, все то, что он сделал. Он был, можно сказать, идолом для меня.

— Для 1970-х звучит достаточно вольнодумно. Членом КПСС не были?

— Нет. Но в партию я не вступал не потому, что у меня были идеологические с ней разногласия. Просто я боялся, что меня, как олимпийского чемпиона, да еще партийного, будут приглашать на всякие там заседания. Не хотел впустую время терять, когда я больше пользы принесу, творя в мастерской.

Еще до войны, когда Алексей Косыгин, будучи председателем Ленгорисполкома, выдвинул отца в депутаты в Смольнинском районе. Так отец вышел на трибуну и сказал: «Освободите меня, пожалуйста, я привык работать руками, а здесь у меня ничего не получится». Косыгин встал и говорит: «Петрович, так, по-твоему, мы здесь бездельничаем?» Хохот в зале. «Ну ладно, пускай товарищ Тюкалов работает руками». Вот и я предпочитаю работать руками.

...А возвращаясь к вопросу о работе над Памятником героическим защитникам Ленинграда — разве я, пройдя через такие страшные испытания, помогая отстоять Ленинград, мог от нее отказаться? И я совсем не жалею, что не поехал в Монреаль, где успехи моих учеников принесли тренеру, которому я их передал, звание заслуженного тренера СССР, а я из-за всяких бюрократических препон даже лауреатом Государственной премии РСФСР не стал. Зато осталось панно, которое я считаю одним из главных дел моей жизни. И моя работа, без которой я не могу теперь жить.


Фото Льва МЕЛЬНИКОВА