Зачем современному человеку Чехов?

О русских классиках в последнее время мы вспоминаем исключительно в связи с юбилеями. 150 лет со дня рождения Чехова — дата мощная. А достигло ли отечественное чеховедение размаха и высот нашего знаменитого пушкиноведения? Чехов с нами?

О русских классиках в последнее время мы вспоминаем исключительно в связи с юбилеями. 150 лет со дня рождения Чехова — дата мощная. А достигло ли отечественное чеховедение размаха и высот нашего знаменитого пушкиноведения? Чехов с нами?

Об этом корреспондент «Вечёрки» Елена ЕЛАГИНА побеседовала с доктором филологических наук, профессором кафедры истории русской литературы филологического факультета СПбГУ Игорем СУХИХ.

Я Чехова читаю не напрасно: Во мне отныне будет всё прекрасно!

Наша классика скоро окажется в резервации

— Наверное, можно ответить вопросом на вопрос: а всегда ли нужен такой размах? У нашего пушкиноведения есть замечательные достижения. И Институт русской литературы называется Пушкинский дом. Но те же специалисты часто жалуются на издержки «народного пушкиноведения». И современная пушкинистика после истеричного юбилея 1999 года никак не может прийти в себя. Новое академическое издание Александра Сергеевича замерло на первых томах.

Чеховедам есть чем гордиться. Академическое собрание сочинений, вполне приличное, тридцатитомное, у нас есть. Регулярно выходят несколько профессиональных изданий: «Чеховиана», «Чеховский вестник», «Чеховские чтения в Ялте», «Молодые исследователи Чехова». Этим сейчас не могут похвастаться никакие другие «веды».

Главное, однако, в другом. Мне кажется, смысл любого «ведения» — в экспансии во внешний мир, привлечении внимания к своему автору. Чехова (как и Пушкина, Толстого) должны читать не только чеховеды. Проблемы нового просвещения, сохранения традиции, культурного кода — вот что на самом деле важно.

Продуманно, неизбежно, глубоко, как космос

— Судя по репертуарному театру, и не только российскому, Чехов один из самых востребованных мировых драматургов. И никакая «новая драма» ему не страшна. В чем дело? Чем он так волнует режиссеров для все новых и новых прочтений и чем заставляет зрителей заполнять залы?

— Как и любая классика — сложностью содержания, эстетической многослойностью, высвечиванием каких-то важных сторон нашей собственной душевной жизни. «Классической является та книга, которую некий народ или группа народов на протяжении долгого времени решают читать так, как если бы на ее страницах все было продуманно, неизбежно, глубоко, как космос, и допускало бесчисленные толкования». Это сказал Борхес в эссе «По поводу классиков». Но это и про Чехова.

Ружье, горлышко бутылки, карта Африки

— Если русская проза в общественном сознании вышла из гоголевской «Шинели», то какие последующие выстрелы прозвучали из знаменитого чеховского ружья, повешенного на стену?

— Как ни странно, очевидных последователей Чехова в русской литературе назвать сложно. Паустовский? (Сегодня мало читаемый.) Шукшин? (Как-то я писал, что это Чехонте, не захотевший или не успевший стать Чеховым.) Трифонов? (Вот, кажется, самый близкий Чехову писатель советской эпохи.) Но «рассеянное» влияние Чехова — те самые ружье, горлышко бутылки, карта Африки — по площади необозримо: от Мэнсфилд до Хемингуэя, от драматургии абсурда до Володина и Вампилова.

Сложность простой жизни

— Что главное открыл Чехов в человеке и его взаимоотношениях с миром? Упования его героев на «небо в алмазах», его вера в величие человека после ХХ века если не смешны, то раздражающе наивны. Значит, есть что-то более глубокое?

— Об этом главном и гадают целый век. Если коротко (и моя версия): сложность самой простой жизни. И трудность нормы как жизненного ориентира. И проблема существования под молчаливыми небесами: Бога нет, а позволено почему-то не все.

А «небо в алмазах» — это не он, а его герои. Это не вера в будущее, а способ пережить невыносимое настоящее.

— У замечательного французского философа румынского происхождения Эмиля Чорана есть забавная дневниковая запись: он принес другу в больницу томик Чехова. И тот через несколько дней буквально взмолился, чтобы эту книгу унесли, потому что та тоска, которой от нее веет, отнимает у него последние силы. Как прокомментируете?

— Неясно, на чем здесь сделан акцент: компенсаторной роли литературы, чеховской тоске или больнице.

Чоран, если я не ошибаюсь, был таким мизантропом, что куда там Чехову. Почему бы не дать другу для воодушевления собственный том?

А его друг оказывается в хорошей компании. Среди «не любивших» — Ахматова, Мандельштам, Пастернак (ранний). Хотя противоположная компания окажется больше. Тот же Борис Леонидович потом почитал другое, раскаялся и утверждал, что многое в «Докторе Живаго» определяется Чеховым.

Если же дело тут в месте чтения, то все индивидуально: и больницы, и болезни, и друзья. Одного воодушевит детектив, а другому не поможет и... (Что у французов считается образцом чистого юмора?)

Учат нас не цитаты

— Из школьного курса все помнят две чеховские цитаты — о том, что в человеке все должно быть прекрасно (кажется, это было сказано в письме брату), и о выдавливании по капле из себя раба. На фоне нынешней жесткой жизни обе кажутся вполне декоративными. Опровергнете?

— Первая — реплика доктора Астрова из «Дяди Вани». Вторая — из чеховского письма Суворину, но вроде бы не о себе, а размышление: напишите-ка рассказ о... (хотя, конечно, и о себе).

Не очень понимаю, что здесь опровергать. Учат нас ведь не цитаты, а что-то иное.

Вот было сказано: «После Освенцима невозможно писать стихи». Вы ведь не опровергаете Адорно, но стихи пишете. То же на фоне нынешней жестокой жизни.

Чехов никогда не составлял донжуанских списков

— Помнится, в письме брату Чехов писал, что от женщины нужны «не постель, не лошадиный пот», а высокие отношения, слияние душ и т. д. по самому высшему списку. Но, увы, сам Антон Павлович мало того что небезупречен в своих отношениях с дамами, но и простое уважение к противоположному полу в его произведениях сыщешь с трудом. Фрейд это объяснил бы детской психологической травмой. А что по этому поводу говорит наше чеховедение?

— С тем, что в произведениях Чехова нет уважения, совершенно не согласен. Это если читать «Супругу» или «Анну на шее». А если «Верочку», «Мою жизнь» (Анюта Благово), «Дядю Ваню» (Соня), «В овраге» (Липа)? Чеховские девушки не уступают девушкам тургеневским. Тут, как советует профессор в «Скучной истории», нужно индивидуализировать каждый конкретный случай.

С личной жизнью сложнее (догадываюсь, какую биографию Чехова вы недавно читали). Но посмотрите переписку или воспоминания женщин, которые Чехова пережили. Там много всякого, но свести это к какой-то однозначной формуле (неуважение, презрение) невозможно. Между прочим, А. П., в отличие от некоторых, никогда не составлял своих донжуанских списков.

— И самое главное: для чего нужен Чехов современному человеку (если не иметь в виду сдачу ЕГЭ)? Петербургский писатель Михаил Кураев рассказывал, как во время встречи со студентами-физиками, где Михаил Николаевич расписывал величие русской классической литературы, один из присутствующих встал и спросил: «Это все понятно. Но скажите, вот лично мне зачем все это надо?»

— Это ведь вопрос не к Чехову и не о Чехове. К физикам мог явиться слесарь и, посмотрев на их формулы, спросить то же самое. Но ведь примерно то же, только более жестко, говорил об искусстве, в том числе и о своих произведениях, поздний Толстой: «Анна Каренина» — мерзость, и он удивляется людям, которым это еще нужно. Тут и реальная проблема, и демагогия. Чего больше в вопросе этого студента — не знаю.

Фото Натальи ЧАЙКИ