Прошу вас с каждым письмом присылать мне колбасу...

Листаем дневники Арифа Сапарова

Уже 14 января Ариф Сапаров вместе с большой бригадой военных журналистов — тассовцев и известинцев — оказывается на мощно перепаханной бомбежкой и артобстрелами, усеянной воронками и обломками военной техники земле левого берега Невы. В немногих полуразрушенных или чудом уцелевших строениях уже размещены службы тыла.

Плененный офицер вермахта — большая удача

Он ни на минуту не убирает блокнот в планшетную сумку. Листы заполняются с неимоверной быстротой.

«В крохотной деревне Ключи, неподалеку от Марьино, мы с корреспондентом «Правды» Львом Ганичевым, — пишет Ариф Сапаров, — присутствуем на допросе пленных. Комбату приносят полевую сумку, наполненную документами, собранными на захваченных немецких позициях. Кто знает, может быть, здесь окажется важная информация. Но нет. В сумке, в основном, письма. Обычная солдатская переписка и дневники».

Ариф Сапаров листает эти тетради и, переводя, переписывает в свой блокнот.

Из дневника офицера Эрнста Приата, командира батальона:

«1 января: спал до 12.00. В обед — жаркое. Полковник Шейзирс получил рыцарский крест с дубовым венком. Вечером прибыла рождественская посылка от Лоры. 

2 января: моя печка плохо топится. Какое несчастье, что мы должны были покинуть наши полностью оборудованные позиции!

3 января: вечером ходили с полковником Майером по позициям. Положение выглядит так, будто мы должны здесь отступать. Это было бы очень скверно.

4 января: вечером прошелся по позициям, раздавая железные кресты. Железные кресты раздаются массами. Их получили все старые солдаты.

6 января: я потею от страха при мысли, что наши сдадут свои позиции и мой штаб отсекут от батальона. Если русские начнут атаковать, то с ожесточением обреченных…»

А вот строки из письма рядового Ганса Фриу, который пишет отцу Герману Фриу в Вестфалию, из которого видно, что фашисты собирались зимовать под Ленинградом относительно спокойно и с комфортом:

«Дорогие родители! Хочу снова послать вам привет из того «рая», в котором я оказался. В остальном все без перемен. Прошу вас с каждым письмом посылать мне колбасу. Гертруда всегда присылает сливочное масло. Сердечный привет Гане. Возвращаю вам мешочек, в котором было упаковано масло. В него вы можете вложить колбасу. Ганс».

Мешочек так и остался неотправленным.

Следующую запись из дневника Арифа Сапарова не можем не привести полностью. Это готовая зарисовка.

«Непредсказуема жизнь военного корреспондента. Стараюсь по мере возможности фиксировать обрушившуюся на меня лавину информации о героях прорыва. Неожиданно получаю приказ немедленно вернуться в Ленинград. В редакции ждут свежих новостей.

Легко сказать, вернуться. А как? С великими трудностями — и правдами и неправдами — переправляюсь через Неву. И на КПП пытаюсь поймать штабную попутку. Но все тщетно.

Наконец появляется замызганная открытая полуторка.

В кузове машины, охраняемые автоматчиками из разведроты, сидят пленные немецкие офицеры-артиллеристы. Их везут в штаб для специального допроса военными техниками.

Ну что, спрашивает старшина КПП, с этими поедешь. Выхода нет, я быстро взбираюсь в кузов. В конце концов, не все ли равно, какая оказия. Лишь бы оказаться в редакции, где ждут материалов с отвоеванного берега.

Полуторка тронулась.

Мне кажется, что гитлеровцев, которых везут в ней, я уже видел. Подобно всем немцам, попадающим в плен — грязные растрепанные тупо безразличные — они сидят молча и только поеживаются от холода. Пытаются как-то согреть друг друга.

Дорога хорошая, накатанная. Мчимся на скорости, и миновав еще пару КПП, оказываемся на окраине города.

И вот тут я с удивлением обнаруживаю на лицах фашистов какой-то странный проблеск живой непосредственной человеческой заинтересованности. Они уже не разглядывают кончики своих сапог, а все чаще оглядываются оп сторонам. И даже начинают о чем-то шептаться. Автоматчик вынужден прикрикнуть на них. Скажу по правде, я не сразу раскусил причину этого оживления. А догадавшись, в чем дело, неожиданно для себя повеселел.

Вот это здорово! Ведь гитлеровцы въезжают в Ленинград! Тот самый, очень близкий, и непостижимо недосягаемый Ленинград, под стенами которого они торчат с осени 1941 года. И который несчетное число раз объявляли вымершим, обезлюдевшим, разрушенным бомбами и снарядами...

…А Ленинград в этой воскресный день жил своей обычно жизнью фронтового города, где все готово для отпора врагов. Нам опытным блокадникам, она более или менее привычна. А людей неискушенных, конечно, повергает в изумление.

Зеркальные витрины магазинов наглухо заколочены грубыми дощатыми щитами. Только по вывескам можно понять, чем здесь когда-то торговали, канцелярскими принадлежностями или мебелью.

Поперек широкого проспекта возвышались высокие баррикады с узкими проездами для трамваев и автомашин. Из замурованных окон угловых зданий выглядывали темные глазницы огневых точек.

Но больше всего удивлял порядок в городе. И чистота у нас такая, какой, пожалуй, не бывало и до войны. И это не сказка. Это воля самих ленинградцев.

По случаю воскресения на улицах было много народа. Завидев машину с пленными немцами, люди останавливаются и подолгу глядят нам в след. Женщины с лопатами, ехавшие на площадке встречного трамвая, что-то хором крикнули громко и возбужденно. Увидев это, немцы переглянулись. У Финляндского вокзала повстречалась ручная дворницкая тележка с покойником. Их теперь редко увидишь. Дистрофии обрублены костлявые лапы. Но они еще встречаются. Запоздалого дистрофика везли на кладбище две женщины. Старая, в черной косынке на седой голове и совсем юная. Труп по-зимнему обычаю завернут в белый саван, перевязан сверху и снизу алыми лентами.

Лейтенант, с любопытством уставившийся на это зрелище, даже шею вытянул. Но тут пожилая женщина подняла на него глаза. Лейтенанта как обожгло, и он поспешил отвернуться.

Перед Русским музеем, когда до штаба оставалось совсем чуть-чуть, начался ожесточенный артиллерийский обстрел. Стонущие, тяжелые разрывы загрохотали где-то рядом. Не то на Фонтанке, не то на Марсовом поле. Трамваи замерли. Даже очередь около продовольственного магазина стала нехотя расходиться.

Наша полуторка не останавливаясь, мчалась по безлюдному Невскому. Разрывы грохали как-бы вдогонку нашему движению. А из уличных репродукторов неслось громкое тиканье метронома. И тут я увидел новое выражение на лицах своих невольных попутчиков. Не было больше живой человеческой заинтересованности, не было и любопытства. Остался один страх. Гитлеровцев буквально корежило от страха. Точно каждый снаряд обстрела был нацелен не на женщин и детей Ленинграда, а в них, в этих сильных и здоровых мужчин, которых привезли в город лишь для того, чтобы допросить еще раз и отправить в лагерь за пределы блокадного кольца.

Им очень не хотелось умирать. Ну и герои, усмехнулся старший командир автоматчиков, когда полуторка, наконец, резко затормозила перед штабом».

Запись допроса в записной книжке Арифа Сапарова

Ариф Сапаров также присутствует на допросах военнопленных, среди которых много офицеров. В блокноте военного корреспондента появляется запись:

«Старший солдат Курт Ричсекар, 1910 года рождения, из Саарской области. Отец — инженер. Жена -- портниха высокого класса. Сам он — слесарь высшего класса, зарабатывал по 200 — 300 марок в месяц. В сером мундире. Молодое приятное лицо. Толстые плотоядные губы. Руки грязные, под ногтями грязь и следы розового лака. Начал отращивать усики. На шее зеленый пластырь.

Не трусит. Улыбается. Рассказывает непринужденно, деловито: «Не знаю, какого я полка. Не хочу давать ложных сведений. Даже не заглядывал в солдатскую книжку».

Был призван 25 декабря, а 5 января погрузили и отправили на Восточный фронт.

Подполковник Жданов задает вопросы, интересуясь эффективностью нашего огня.

Пленные уныло отнекиваются: не знал, не видел… Кстати, почти все утверждают, что с них взяли расписку: за самовольную сдачу позиций — расправа с семьями.

Послушаешь этих молодчиков и можно подумать, что все они — лишь невольные жертвы гитлеризма. Но это не так.

Окончание следует. Первая, вторая и третья части доступны по ссылкам.