Стало быть, выходит, что в день больше четырех тысяч помирает. Это по три человека в минуту…
Страница четвертая: 21 февраля 1942 года, суббота
Командировка в армию Федюнинского.
Мотаюсь по частям. Пытаясь понять армию изнутри, услышал много удивительного, о чем и не расскажешь, тем более, в коротком очерке.
Беда только в том, что добраться куда-нибудь — проблема. Приходится часами ловить оказию. Мне повезло — вот уже третий день как передвигаюсь вместе с делегацией дальневосточников, которой выделен отдельный автобус.
Если перед бомбежкой МПВО успевали объявить воздушную тревогу, то обстрел города мог начаться неожиданно.
Делегация уже пробыла в Ленинграде почти неделю, доставив блокадникам подарки дальневосточников. Продовольствия делегация привезла почти двести тонн. Все это добро собрано трудящимися Приморского края и с любовью упаковано в индивидуальные посылочки.
Ездили на заводы, побывали в Смольном. Отправились на передний край, лазали по окопам и землянкам, чтобы увидеть все своими глазами.
Ребята бывалые и отважные. Пожалуй, самый представительный — Иван Серафимович Божок, старейший шахтер из Сучана. Усы у Ивана Серафимовича седые, широкие, с коричневой табачной окалиной по краешку, в пальцы и в морщинистую шею навечно впиталась несмываемая угольная пыль. Росту он почти двухметрового и, несмотря на свой почтенный возраст, могуч, точно столетний дуб.
Источников воды было мало. Часто — один на несколько кварталов. За водой всегда стояла очередь. Фото: Ансельма Богурова
Бедствия и мужество ленинградцев произвели на Ивана Серафимовича ошеломляющее впечатление. Говорит, что видит теперь во сне длинные траншеи для мертвецов, вырытые экскаватором на Охте, и сугробы на Невском, в которых стоят безжизненные трамваи.
— Но ты знаешь, что я запомню на все жизнь? — спросил меня Иван Серафимович. — Умирать начну и то вспомню…
И рассказал, как приехали они на «Электросилу». Ходили по застывшим цехам завода, находившегося всего в четырех километрах от переднего края. В одном из цехов Иван Серафимович познакомился с пожилым бригадиром. «Послушайте, когда вернетесь домой, не слишком-то рассказывайте про наши беды, — сказал тот бригадир, — зачем зря народ расстраивать?»
— Подумать только, какие люди на земле бывают! Сам еле жив, на ногах едва стоит, а еще беспокоится, чтобы другие за него не расстраивались!
Разумеется, какая-то незначительная часть продовольствия, привезенного делегацией дальневосточников, была отложена для собственных нужд. И, понятное дело, откладывали не по блокадным нормам — ели досыта.
Но увидев, что творится в Ленинграде, Иван Серафимович потребовал передать городу и эту частицу.
— Ладно, товарищи, как-нибудь потерпим, вернемся домой, тогда и откормимся. А здесь, сами видите, грешно…
Правда, в скором возвращении Иван Божок начинал сомневаться.
Кто-то додумался поставить вагон дальневосточников на станцию Жихарево. Бомбят эту станцию с немилосердной силой и каждую ночь, вернувшись из частей, делегаты по нескольку раз выскакивают на мороз, отлеживаются в снегу.
— Еще пешком заставят топать до Владивостока, — хмурится Иван Божок. — А что? Сожгут, сукины дети, вагон, где мы тогда другой раздобудем?..
Побывал я на встрече делегации с командующим 54-й армии. В землянке Федюнинского, конечно, все разместиться не могли. Пришлось выйти наружу, присесть возле тамбура, где стоял автоматчик.
— Эх, и всыплет мне комендант за демаскировку КП! — пошутил Федюнинский, весело оглядывая все это сборище людей в штатском.
Дальневосточники вручили командующему подарок трудящихся Приморского края — мозеровские золотые часы. Федюнинский смущенно поблагодарил, стал расспрашивать, хорошо ли принимали делегацию в частях. Потом, как водится, посыпались вопросы к командарму. И в первую очередь, конечно, главный, интересующий ныне каждого, — скоро ли будет прервана блокада Ленинграда?
Федюнинский хотел было отшутиться, он, дескать, не пророк, предсказаниями ему заниматься не положено по должности. И тут, с внезапной и грубоватой прямотой, его перебил Иван Серафимович:
— А вы чаще на часы поглядывайте, товарищ командующий. В январе, нам сказали, померло от голода сто тридцать тысяч ленинградцев. Это за полмесяца. Стало быть, выходит, что в день больше четырех тысяч помирает. Это по три человека в минуту… Может, тогда лучше будете воевать…
Признаюсь, что мне, как и присутствовавшим на встрече офицерам Политуправления, эти слова старого шахтера показались слишком уж дерзкими. Привыкли мы к воинской субординации.
Руководитель делегации, секретарь райкома, попытался сразу же сгладить возникнувшую неловкость, но командарм даже не дал ему договорить.
— Вы правильно нас критикуете, — сказал Федюнинский Ивану Серафимовичу. — Мы и сами знаем, что воюем плохо. Не так, как необходимо.
С КП делегация отправилась в танковую бригаду полковника Родина. Вернее, в то немногое, что осталось от его бригады после тяжелых боев у Погостья.
По дороге, в прыгающем на бревенчатом настиле автобусе, вновь зашел разговор о встрече с Федюнинским.
— Нехорошо как-то вышло, — покачал головою руководитель делегации. — Все-таки заслуженный боевой генерал, еще на Халхин-Голе здорово отличился…
— А если люди мрут, как мухи, это что, по-твоему, хорошо? — взорвался всегда сдержанный Иван Серафимович. — Пусть чувствуют свою ответственность! Пусть с умом воюют, с полной отдачей! Нынче время такое — со всякого спрос вдвое.
И замолчал. И всю дорогу, сердито насупившись, ни на кого не глядел.
Страницы дневника:
