Так, тимуровки какие-то...
Страница седьмая: 28 февраля 1942 года, суббота
Так получилось, что я вернулся из армии Федюнинского вдрызг больным. Приходя в себя, с тревогой и отчаянием поглядывал на подоконник, где лежала посылочка с тремя пакетами пшенного коцентрата от лейтенанта Сережи Пронякина.
Та посылочка, которую я согласился доставить в Ленинград его голодающей старушке матери. Он отказывался от ужина, когда все шли в офицерскую столовую военторга, обменивал талоны на сухой паек.
Фото из Музея обороны и блокады Ленинграда.
И что же? Все зря?
Едва очухавшись, я отправился пешкодралом в дорогу дальнюю — на Петроградскую сторону, где в старом доме на Лахтинской жила Сережина мама.
Валентину Васильевну я нашел на кухне. Она сидела за столом в какой-то странной, противоестественной позе, с низко опущенной головой, и мне сперва показалось, что она спит. Но это был не сон. Валентина Васильевна была мертва и — по-видимому — далеко не первый день.
На столе я увидел синий конверт с хорошо известным мне Сережиным адресом: полевая почта 4976, литер «П», младшему лейтенанту Сергею Платоновичу Пронякину. Рядом с конвертом лежало неоконченное письмо. «Прощай, мой Сереженька, твоя мама умирает позорной голодной смертью», — с этих слов начиналось послание сыну... Читать дальше я уже не смог.
Неожиданно в прихожей звякнул колокольчик, хлопнула входная дверь.
— Есть кто дома? — громко спросили из прихожей.
Не успел я ответить, как на пороге кухни появилась маленькая синеглазая девочка. Мрачно взглянув на меня, затем на мертвую Валентину Васильевну, девочка нахмурилась.
— Ну вот, я же знала, что зря пойду, а они настояли… Скажите, это вы отправляли заявление в начале января?
— Какое заявление?
— Насчет матери. Это разве не ваша мама? Вы лейтенант Пронякин?
Я сказал, что заявлений никаких не писал, что привез для Валентины Васильевны посылочку от ее сына Сережи, но опоздал.
Мы познакомились. Пигалицу звали Ксюшей.
В непомерно большой солдатской шапке-ушанке, в подпоясанном ремнем ватнике и стеганых солдатских штанах она была похожа скорей на мальчишку, чем на девочку. Лишь русые косички, торчавшие из-под шапки, да тоненький, почти детский голосок выдавали, что это девочка.
— Вообще-то я Ксения, — доверчиво сообщила она. — Ксения Ивановна Барышникова, но вы зовите меня Ксюшей. Меня все так называют…
Ксюша сказала, что состоит в бойцах КБО (комсомольско-молодежные бытовые отряды были созданы в самом начале 1942 года, первый из них появился на Петроградской стороне. Помощь от них получили 78 тысяч ленинградцев) при райкоме комсомола. Правда, она еще не комсомолка. Но у них есть свой штаб, своя докторша Римма Самойловна и своя повариха тетя Шура.
Вдвоем мы подняли тело Валентины Васильевны и перенесли его в комнату. Ксюша достала из шкафа две простыни, ловко завернула в них покойную. Партийный билет и паспорт Валентины Васильевны она спрятала к себе в сумку от противогаза, туда же положила пакеты с концентратом.
-- Мы ее похороним в общем порядке… У нас транспорт имеется…
Штаб КБО помещался в угловом доме, где до войны была излюбленная студенческая закусочная. В помещении было заметно теплее, чем на улице. Посредине бывшего торгового зала возвышалась на кирпичном фундаменте самодельная печь — времянка. По обе стороны от времянки были расставлены десятка два узких солдатских коек, заправленных байковыми одеялами. На стене висела памятка бойца комсомольского бытового отряда. «Не гнушайся самой черной работы», — успел прочесть я одну из заповедей.
Сделал звонок в редакцию.
— Раз такое дело, — повезло тебе, собирай материал для очерка! — велел мне секретарь редакции, умевший из всего извлекать пользу для газеты.
Оглянувшись на Малявочку, я заметил, что она несмело улыбается.
— Ну, я пойду, у меня еще четыре адреса, — повеселевшим голосом объявила Малявочка.
— Если хочешь, давай вместе пойдем, — предложил я. — Вдвоем мы быстрей все сделаем.
Малявочка охотно согласилась. Все-таки точно прилепляют у нас прозвища.
За дверью квартиры Кустовых на Лахтинской было тихо, и мы принялись стучать в четыре руки. Открыла нам старая женщина. Все комнаты большой и, как видно, густонаселенной квартиры, были теперь заперты, и лишь в единственной, в самом конце коридора, жили теперь люди. Три человека…
В углу, на вылинявшей плюшевой тахте, лежала девочка лет восьми или десяти. Увидев в комнате чужих людей, она чуть приподнялась, откинув одеяло и старенькую меховую шубейку, которыми была накрыта. Девочка ничего не сказала, ни о чем не просила, лишь выжидательно и не по-детски серьезно глядела на нас обоих.
— Лежи, лежи, Катенька! — открывшая нам женщина погладила ее по щеке, снова укрыв одеялом.
Напротив Катеньки, на двуспальной никелированной кровати, лежал мужчина, по-видимому, глава семейства Кустовых.
— Кончается Семен Семеныч, — негромко сказала женщина.
Не тратя времени на сочувственные расспросы, Малявочка потрогала остывшую печурку, приподняла крышку чайника, чтобы убедиться, есть ли в нем вода.
— Делать нечего, придется варить ваш концентрат, — решила Малявочка. — Пронякиной он больше не нужен.
Но сварить концентрат оказалось не так-то просто. У Кустовых не было ни полена дров. Тогда Малявочка вывела меня в коридор, оценивающе осмотрела все вещи, и мы принялись снимать с петель дверцы платяного шкафа. Вернее, снимал их я, а Малявочка светила мне электрическим фонариком.
— Чужой шкаф, не наш, — предупредила вышедшая следом женщина.
— Какая разница! — решительно сказала Малявочка, и женщина сразу умолкла.
Спустя полчаса каша была готова. Запах пшенной каши для голодного нестерпим. Особенно действовал он на Катеньку, которая беспокойно задвигалась на своей тахте. Семен Семеныч лежал молча, глядя в потолок.
Первую тарелку жиденькой каши, похожей скорее на суп, чем на кашу, Малявочка поднесла Катеньке. Она строго предупредила девочку, чтобы та ела потихоньку, не спеша, но когда Катенька, обжигаясь и лихорадочно торопясь, начала есть, невольно отвернулась к окну. Ксюша — конечно — сама была голодна, как были голодны все живущие в Ленинграде
— Спасибо тебе, добрый ты человек! — сказала женщина, принимая из рук Малявочки тарелку.
И вдруг заплакала, беззвучно и горько сотрясаясь всем телом.
— Ешьте скорее, остынет! — посоветовала Малявочка. — Римма Самойловна нам объяснила, что в горячем виде каша полезнее для организма. В ней больше калорий.
Женщина хотела отдать дочери свою порцию, но Малявочка не разрешила. Оглянувшись на Семена Семеныча, который бормотал что-то бессвязное, с огорчением убедившись, что каши осталось в кастрюльке совсем чуть-чуть, Малявочка взяла у Катеньки тарелку и добавила ей полную ложку. Затем, немного подумав, добавила еще одну ложку.
Уходя, Малявочка пообещала зайти на следующий день, а сама пошла на другой конец Лахтинской, где ее ждали еще в двух семьях.
— Поганое у них положение, еще хуже, чем у Кустовых, — сказала мне Малявочка. — Раньше вечера не освобожусь.
Я ей посоветовал прежде сходить в отряд и хоть немного отдохнуть. Малявочка вздохнула… и хмуро отмахнулась:
— Чего уж там, как-нибудь не рассыплюсь…
Так и расстались.
Редактор, прочитав очерк, скептически поморщился: «Что это ты высокопарно так их величаешь — БОЙЦЫ БЫТОВОГО ОТРЯДА? Так, тимуровки какие-то».
Страницы дневника:
Примечание О встрече с А. В. Сапаровым в Оломне на Волховском фронте в феврале 1942 года пишет П. Лукницкий в книге «Ленинград действует» (М.:Сов. писатель, 1961, с. 635).
